– Это ты сейчас был под окном?
«Под каким окном?» – хотел я покончить с комедией. Но неожиданно испугался, что потеряю нечто такое, чего еще не знаю. И сгустил тембр.
– Ну, конечно, кто же еще!
– Стра-анно, – протянула она.
И зашла со стороны, чтобы лучше разглядеть мою харю.
Я сунул руки в карманы, достал сигареты, спички и без всяких церемоний закурил. И при этом еще осветил ее личико.
Она задула спичку и немного успокоилась.
– Ну что, успокоилась? – спросил я.
– По-моему, голос у тебя был другой, – ответила она.
– Главное, что морда все та же, – сказал я.
Она округлила глаза. Я понял, что захожу не в ту степь. И стал выруливать:
– Понимаешь, у меня голоса меняются в зависимости от настроения… Тогда было одно настроение, сейчас другое. Тогда я переживал, что ты не выйдешь, и голос был взволнованный, грубый. А сейчас вот радуюсь, и голос поэтому как колокольчик…
– Ага, и произношение стало другим?
– Конечно. А что ты имеешь в виду?
– А то, что стал похож на городского мальчика.
– А разве я тебе говорил, что я деревенский?
– А ты хоть помнишь, о чем мы говорили?
– Уже забыл. Меня в детстве роняли. С тех пор, что не нужно, я все забываю.
– Так-так!..
Она улыбнулась, оценив мою находчивость. Потом опять насторожилась и проявила совершенно непонятное упрямство.
– Нет, это был не ты. Тот был постарше. Ты уж совсем ребенок!
Последние слова меня больно задели. Хотелось быть кем угодно, хоть чертом, только не ребенком.
– В таком случае, – сказал я, – ты имеешь дело с оборотнем.
– Как тебя зовут? – неожиданно спросила она.
И неожиданно я ответил:
– Валентин.
– Валентин?!
У меня оборвалось сердце. И я промолчал.
– Валентин. Надо же! А меня – Валентина. Как интересно!..
Было и в самом деле интересно.
Она приблизилась ко мне вплотную, и я почувствовал ее дыхание. И сам вдруг перестал дышать. Странное такое действие оказала на меня живая женщина.
Почему-то не верилось, что я – это я, а передо мной наедине – настоящая женщина. Женщина со своим женским телом, которое преследовало мое воображение всю жизнь. Лицо такой женщины до сих пор я видел сквозь какое-то стекло, через которое не мог его коснуться, не мог почувствовать дыхание ее и запах.
Ни одна сопливая пионерка, чем бы она ни намазалась, не будет пахнуть так, как пахнет взрослая женщина.
Сердце мое сделало попытку выскочить из груди. В мыслях пошел полный разброд. Из какой-то дальней извилины очень некстати выплыл Шиллер со своими стихами обо мне: