Таксисты действительно кучковались под фонарем, курили и жестом приглашали меня в первую машину. В ожидании ответа хорошего парня я так же жестом показала лицам кавказской национальности, что пока необходимости в поездке нет, потом отвернулась и долго чиркала зажигалкой, пытаясь прикурить и холодея от мысли о том, что сейчас, возможно, придется-таки воплотить свою дурную идею о том, что «это моя жизнь, и мне решать, как я буду ее ломать».
Митя хоть и не слышал про «ломать», позволить мне ввязаться в историю не решился. Он назвал адрес бара, попросил номер такси и оставался на связи все двадцать минут, пока я ехала с вовсе не кровожадным джигитом. За эти двадцать минут он влил в себя еще три шота, а оставшиеся четыре достались кореянке. Я слышала, как она шепотом задавала вопросы обо мне:
– Кто такая? Почему не знаю?
Митька отшучивался и, пообещав, что расскажет в следующий раз, не без помощи Ханы плюхнулся в мое такси, едва оно припарковалось у бара.
Съемная квартира моего спасителя находилась на одиннадцатом этаже панельного дома в незнакомом спальном районе. Это была чистенькая, даже уютная, однушка с большим книжным шкафом, на открытой полке которого красовалось собрание сочинений Макса Фрая. Я тогда к своему стыду не читала этого автора. Слышала, но не читала. Взяла на заметку, и уже потом выяснила, кто стоит за звучным псевдонимом, моментально завладевшим моим воображением. Помню, я тогда подумала, что это, скорее всего, шпионский детектив, но все оказалось куда интереснее. Стоя там, у шкафа, в своих мыслях, я не заметила, как Митя подошел ко мне со спины с бокалом белого вина и окунулся носом в мои кудряшки.
Учитывая два бокала красного, выпитых мной накануне дома, зашкаливающий уровень адреналина от совершаемого безрассудства, третий бокал был осилен залпом, а четвертый оставлен полупустым прямо на полу в ванной, где нетерпеливый Митька довольно буднично утолил мой голод по Герману. После он утолил его снова на беспощадно скрипящем диване, потом, кажется, еще на полу… Вероятно, я тоже утоляла его голод по кому-то, что не мешало суррогатному насыщению нас обоих. Последнее, что я помню из той ночи и утра следующего дня, – это подушки… рыхлые, плоские подушки, от которых ныла шея еще три дня.
Митька был классный. Он не пытался мне понравиться, не пытался казаться лучше, чем он есть, никогда мне ничего не обещал. Он никогда мне не звонил, не писал дурацких сообщений. Он умел многоголосно молчать и смешить меня почти так же, как Герман. Они вообще были во многом похожи. Не внешне, конечно, (внешне на Германа был похож разве что Че), а тем, что мимолетно считывается с первого вдоха: кудрявой заносчивостью, чертиками под ресницами, сидящими на привязи до поры, непреклонной манерой себя держать и торсионным вектором пульсирующей мысли.