«Тогда вам не кажется, что это немного нечестно так запальчиво говорить, зная, что с вас не потребуют ничего взамен?» – звучало в ее голове набатом, и ей казалось, что голова сейчас лопнет.
Самое ужасное было в том, что на какой-то момент Мадаленне подумалось, что мистер Гилберт был прав. Мысль могла просто исчезнуть, однако она ухватила ее за хвост и начала разматывать. Бесспорно, доля правды в его словах была. Она и правда ничем не жертвовала. Она не отрекалась от семьи и любви во имя искусства; она не жила на улице и не голодала, только чтобы заниматься музыкой, живописью и писательством.
Нет, она жила в мире и согласии с отцом и матерью, и пусть грозная миссис Стоунбрук и ругалась постоянно, все равно это были не те лишения, на которое шли великие творцы. Значит, она была позером и лицемером. Это удручало.
А еще сильнее удручало то, что слова незнакомца смогли пробить брешь в ее убеждениях, и теперь Мадаленну мучило чувство, что она совсем не так была уверена в себе и своих идеалах.
Странное состояние; она напоминала себе дырявую бочку, из которой вовсю хлестала вода. И ведь это был просто человек, который не согласился с ее мнением, попытался оспорить; человек, которого она видела первый раз в жизни, и чьи слова в сущности не имели для него никакого значения.
Что же могло произойти с ней, если бы она встретила подобное в своем университете, где слова профессоров всегда совпадали с ее суждениями?
– Что он сказал такого, Мадаленна? – улыбнулась Аньеза и пригладила взъерошенные волосы на макушке. – Что так смогло взволновать la mia stella?[1]
Мадаленна сурово свела брови и отошла к большому сводчатому окну; оттуда всегда был виден лес, и сейчас, когда лето медленно подходило к своему концу, он все еще был зеленым. Листья деревьев краснели и опадали самыми последними; до самого конца они стойко дрожали на холодном ветру, но держались за сухую кору, надеясь встретить зиму на ветках. Конец был всегда один и тот же – листья падали на землю и оставались лежать там до весны, пока им на смену не приходили другие.
В такие моменты Мадаленне очень хотелось верить в перерождение природы, иначе все становилось слишком жестоким – быть красивым всего несколько месяцев, чтобы потом умереть и освободить место другим.
– Как тебе сказать, – медленно начала Мадаленна. – Видишь ли, у нас с ним зашел спор об искусстве.