Магнолии были свежи - страница 30

Шрифт
Интервал


Одним словом, жизнь в поместье была богата на события, но не радостна.

– Грета, это ужасное лекарство, я не намерена его принимать.

– Но, миссис Стоунбрук, ваш врач сказал…

– Я сказала, что не буду принимать его! Унеси! Иначе я тебя уволю, и ты останешься на улице и без рекомендаций!

Будничный диалог повторялся из раза в раз, и через несколько часов Хильда принялась бы распекать свою горничную, что та не принесла лекарство вовремя, и что та слишком неповоротлива для такой работы, и что она, старая миссис Стоунбрук, занимается настоящей благотворительностью, позволяя таким глупым девушкам, как Грета быть на содержании в доме.

– Фарбер, отнесите эти цветы, они пахнут, и у меня от них мигрень.

– Это камелия, мадам. Если позволите, мадам, они не пахнут и вовсе.

– Что же так ужасно пахнет лимоном? – Мадаленна знала, что Бабушка вздернула нос и начала медленно помахивать веером; она всегда так делала, когда ей казалось, что она сейчас упадет в обморок. – Я чувствую этот отвратительный запах лимона!

– Бабушка, – тихо начала Аньеза. – Думаю, это мои духи.

По мрамору зашаркали туфли на кожаной подметке, и Мадаленна увидела в отражении чайника Бабушку. Она была, как и всегда по утрам, в старом бархатном халате, место которому было в музее Искусств, однако Хильда носила его каждый раз, когда плохо себя чувствовала – каждый день – и искренне полагала, что лучше этого халата быть ничего не может.

Хильда Стоунбрук никогда не улыбалась по утрам, она вообще никогда не улыбалась, и каждый день встречала с одинаково хмурым выражением лица, и Мадаленна боялась, что с годами она станет такой же.

– Вот как? Впрочем, я не удивлена, у тебя всегда был дешевый вкус на духи. – Хильда прошла в столовую и уселась в большое вольтеровское кресло. – Кстати, Фарбер, отошлите китайские фонарики, они мне не нравятся. И смените тент над газоном, этот слишком хорош для Дженнигсов, им подойдет и в горошек. Можете идти.

– Очень хорошо, мадам.

Но стоило Фарберу отойти на полшага, как снова раздался капризный голос, и бедному дворецкому пришлось балансировать с подносом в одной руке, и с вазой с цветами – в другой, и если бы посмел уронить хоть что-нибудь, то его немедленно ждала бы известная участь – увольнение. А Мадаленне совсем не хотелось бы расставаться с приятным собеседником.