– Могу! Я могу все! – выкрикивает она так, чтобы слышала вся планета.
Услышав хрипловатый голос сестры, Алмаз вскакивает на ноги, но замирает. Пускай ему тоже девятнадцать, против Свана Купера он не тянет. Однако Млика – бесстрашная, непредсказуемая. Все может плохо кончиться, тем более что противник вооружен.
Алмаз карабкается вверх по болотистому склону. Ни в какую! Острые края ракушек, притаившихся в грязи, режут пальцы. Кеды скользят. Кажется, что земля на вражеской стороне. Она отбрасывает каждое его движение в тщетной борьбе за остатки достоинства. Природа – не его стихия. Он это знает. Он не такой, как сестра. Ему не забраться в два счета по топкому склону канавы. Руки у Млики – цепкие лапы, ноги – палки, она своя в самой непроходимой чаще. В ней течет не кровь, а древесный сок. В его же венах – только кровь и страх. Алмаз дрожит, вырывает пучками траву, ища опоры. Представляет грязь под ногтями, черную отвратительную каемку, и ему мерзко от собственного поражения. «Я посмешище». Но Алмаз не сдается. Он отгоняет кружащихся вокруг него насекомых, несколько раз чуть не падает навзничь. Дуглас ухахатывается, глядя, до чего же он неуклюжий.
Милли плевать на костлявую ведьму, на братьев, родного и двоюродного. Гнев пожрал их. Он поглотил все, кроме Свана Купера. От его спокойного раскатистого смеха хочется кусать до крови. Сван стоит к ней спиной и аплодирует, любуясь зрелищем. Это уж слишком. Милли срывается не думая. Она бежит, будто Дуглас с братом гонятся за ней по пятам. И со звериным воем вдруг прыгает. Ноги отрываются от земли, тело со всей силы врезается в Свана Купера, и оба они летят вниз на мокрые, острые камни. Под Милли раздается хруст, она откатывается в сторону, замочив бок в илистом ручье. Но вот она уже на ногах, готовая ко всему.
Она смотрит на Свана, плашмя лежащего на гальке. Его розовеющий крепкий затылок похож на выкинутую на берег мертвую форель. Ноги расслаблены. Этот мирно лежащий доспех чужд пейзажу.
Тарек подходит к Алмазу и Дугласу, к грязной кромке канавы. Он мертв? – думают они про себя, но пока не готовы услышать ответ. Потому что никто из них еще не переживал такого кристально ясного мига, в такой чистейшей тишине, – похожего на то, каким они представляют конец, и все, что за ним. Призрачное «не-здесь». Мир как будто замер на кромке вопросительного знака. Время остановилось. Кресла-качалки не скрипят на верандах далеких утомленных домов. Смолк вой бродячих собак. Птичий писк. Даже простыни на веревках не зашуршат под жарким ветром. Правое запястье исполина так странно вывернуто, что тревожно, почему он не кричит от боли. Кровь на камне явно вытекла из него. Тишина длится, электризуется. Дуглас стряхивает чары и достает нож. Сталь лезвия дрожит. Вот она, кожа. Рука тянется.