Дикая, тоже не захватив купальник, без всякой робости крест-накрест заклеила соски изолентой, а хлопковые трусы заправила между наливных ягодиц, чтобы позагорать. Ее смелость меня поразила. Мне нравилось, что она обсуждала с нами любые темы, даже секс, будто с равными, а не кучкой малолетних девчонок.
Вернувшись с реки, мы обнаружили в доме еще двоих: брата Дикой, чуть старше меня, и его друга Сашку. У Сашки было такое невинное лицо, округлое, с мягкими чертами, такие маленькие, как у ребенка, руки, что я сразу прониклась к нему симпатией. На его фоне Гришка Дикий казался еще угрюмее и злее; два друга – как морозная ночь и теплый летний вечер. От Сашки не исходило угрозы, а я всегда ощущала ее в мужчинах: интуитивно чувствовала, хоть и боялась себе признаться, что они обладали надо мной властью.
Сашка весь вечер рассказывал анекдоты, а я смеялась. Мне хотелось ему понравиться.
К закату нажарили мяса, нарезали салатов из свежих огурцов, помидоров и зелени и уселись на веранде. Дикая принесла кассету с фильмом ужасов, снятом в далеких восьмидесятых: на экране актеры убегали от огромной летучей мыши, напоминавшей резиновую игрушку, и ненатурально кричали от ужаса. Так глупо, что даже смешно. Неужели лет двадцать назад такого пугались? В мире происходят вещи намного страшнее.
Я сидела бок о бок с Сашкой, ощущая его тепло. Он наконец снял кепку, показав густые темные волосы, которые тут же захотелось потрогать. Наши пальцы соприкоснулись, я не убрала – он тоже. Поднял на меня глаза, улыбнулся – никогда еще я не встречала таких глубоких и синих глаз. Не выдержав, одернула руку. Гришка хмуро посматривал в нашу сторону, вынул из кармана пачку сигарет и исчез.
В пятнадцать лет, в тот самый день я в первый раз опьянела. Мы подставляли стаканы, липкие от иссякшего морса, под рубиновое и золотое вино. В голове зашумело, накатила волна спокойствия, и я наконец расслабилась. Большие компании меня быстро опустошали, я всегда была лишней, старалась молчать и уходила рано. Наверное, со мной что-то не так, раз я не могу веселиться со всеми. Но внезапно был найден эликсир против трусости, неловкости и смущения, который вдобавок развязывал мне язык. Какое море возможностей он открывал – счастья не быть собой.
Стояла глубокая ночь, девчонки по одной скрылись в доме, пока не остались только мы с Сашкой и Гришкой, который не проронил за вечер ни слова, только смотрел на меня и изредка отходил курить в тень. Яблоня в темноте казалась гигантской наброшенной на дом паутиной. Разграбленный стол намекал на утреннюю уборку, а она с каждой минутой становилась всё ближе: уже начал светлеть горизонт, расползался с реки туман, и сырой предрассветный холод окутывал мои босые ноги в сандалиях.