Именно Моника познакомила Мэй с Гарри, который иногда присоединялся к их посиделкам или совместным выездам за город. Однако, Мэй не могла даже себе объяснить, чем Гарри ее так раздражает. Он был среднего роста, с небольшим пивным животом, блондин, всегда в очках из-за плохого зрения, начитанный, эрудированный, с хорошим чувством юмора, всегда сопящий как многие аллергики. Как только Гарри садился за стол в кафе, где обычно любила бывать Мэй, он начинал переставлять посуду, дергать лепестки цветов или бахрому скатерти, что-то рассказывать своим скрипучим голосом, повторяя по несколько раз одну и ту же фразу. Гарри мог взять губную помаду Мэй, если она оказывалась на столе, открыть ее, закрыть, положить на место, снова взять, понюхать, пытаться ее тщательно рассмотреть, близоруко щурясь. Он был сборником каких-то фразеологизмов, часто повторялся, но иногда посреди всей этой белиберды, мог рассказать что-то действительно занимательное, яркое, над чем Мэй размышляла несколько дней. От общения с Гарри она уставала очень быстро, Мэй даже не старалась скрыть свою утомленность, надеясь, что он заметит и избавит ее от своего общества. Любой другой человек на месте Гарри давно бы понял и свел бы общение к минимуму, но не Гарри. Моника же общение с Гарри называла необходимым элементом для баланса; по ее мнению, Гарри таким образом уравновешивал соотношение приятных собеседников и друзей своей персоной: один странный Гарри на десяток нормальных людей. «А ведь могло бы быть хуже»,– с интригующим видом говорила Моника, объясняя необходимость присутствия Гарри в их компании. «Как хуже?» – спрашивала Мэй. «Намного хуже, чем Гарри», – отвечала Моника.
Когда Гарри оказывался на какой-либо вечеринке, где подавались алкогольные напитки, он, казалось, ставил себе целью выпить столько коктейлей, сколько его организм сможет принять, а организм его был также целеустремлен и охоч до бесплатной выпивки, как его хозяин. Гарри был очень активен и напорист в поиске мест, где что-то подавалось бесплатно или где действовала какая-либо акция на товар или услугу.
Когда Гарри узнавал, что Мэй уезжает куда-либо в другую страну, он терял покой, придумывая какой сувенир она должна привезти ему. Воспитание Мэй не позволяло отказывать Гарри в такой просьбе, но если вдруг оказывалось, что она не смогла найти или не успела купить, Гарри ждал следующей поездки Мэй, выводя ее из себя. Сам Гарри часто ездил в командировки, но не считал себя обязанным что-либо привозить в качестве памятного подарка подругам. Моника смеялась в голос и говорила, что Мэй шипит как кошка, стоит Гарри упомянуть в разговоре что-либо о сувенирах. Последнюю поездку в Японию Мэй почти удалось скрыть от Гарри, но тот, на беду забрел в ее студию, как он сказал, чтобы выпить чашечку кофе, поскольку, по всей видимости, такой редкий напиток можно было найти только в офисе Мэй. Вышколенная Аннет сообщила Гарри об отсутствии Мэй в офисе, разумеется, ни словом не упомянув настоящее место ее пребывания. Беспокойные руки Гарри, как всегда, начали было переставлять все предметы на полках, но Аннет быстро усадила Гарри в кресло на балкончике, где можно было не опасаться «человека-руки-мельницы», и предусмотрительно подала кофе без кофеина. Тут на беду в студию заглянул один из ювелиров, который громогласно попросил Аннет срочно отправить его работу в отель в Токио, в котором остановилась Мэй. Гарри, разумеется, услышал и сразу отправил сообщение Мэй, состоящее из двух слов: «кимоно» и «сакэ», чем довел ее до белого каления в течение секунды, пока она читала это сообщение. Аннет, чувствуя свою причастность к неприятной для своего босса ситуации, отправила сообщение Мэй, что она сама все уладит с Гарри. Через пару дней курьер доставил Гарри домой кимоно и сакэ, в пакете, на котором была изображена гора Фудзияма. Никто так и не понял, догадался ли Гарри, что все это было куплено Аннет в соседнем японском магазинчике, но Гарри был безмерно рад и, кажется, впечатлен такой скоростью исполнения его желания.