– Вы можете быть совершенно уверены, что так оно и будет, милорд, – промолвил Джон Лонгвуд, уже значительно дружелюбнее, нежели когда он говорил о сути поручения своей госпожи. – После битвы при Линкольне лорд Ричард оставил все дела на меня, и у него не было случая пожалеть об этом, и сын его никогда не будет в чем-либо ущемлен мною. Можете не сомневаться.
– Я и не сомневаюсь, – улыбнулся аббат. – А мы тут, переложив на тебя все заботы о владениях Ричарда, продолжим его обучение и долженствующее наставление.
– Что же прикажете передать леди Дионисии? – спросил Джон, не выказывая никаких признаков разочарования или гнева.
– Передай своей госпоже, что я почтительно приветствую ее во Христе и что Ричард будет доставлен завтра, и, как полагается, с надлежащим эскортом, – ответил аббат с ударением на последних словах. – Однако я имею священные обязательства перед его отцом относительно опеки сына, вплоть до совершеннолетия последнего, и намерен твердо придерживаться воли покойного Ричарда Людела.
– Так я и передам, милорд, – коротко объявил Джон Лонгвуд, глядя в глаза аббату, затем почтительно поклонился и быстрым шагом покинул зал капитула.
Когда брат Кадфаэль и брат Эдмунд, попечитель лазарета, вышли на большой монастырский двор, они успели увидеть, как подле привратницкой посланец из Итона сел верхом на своего коренастого валлийского коня и неторопливо поехал в сторону Форгейта.
– Я не сильно ошибусь, если скажу, что это поехал настоящий мужчина, – рассудительно заметил брат Кадфаэль. – Он не расстроился, получив решительный отказ. И похоже, вовсе не боится привезти его своей госпоже. Можно даже подумать, он попросту остался доволен.
– Он ведь не зависит от доброй воли своей госпожи, – возразил брат Эдмунд. – Покуда мальчик не станет сам себе хозяином, только шериф как сюзерен может угрожать его правам управляющего, а кроме того, Джон прекрасно знает свои достоинства. Знает о них и практичная старая леди, и она благодарна ему за рачительное управление владениями Люделов. Не желая ссориться с нею, Джон исполнил ее приказ, разумеется без особой радости. Делал свое дело да помалкивал.
Надо заметить, что Джон Лонгвуд и в куда более приятных обстоятельствах был молчуном, так что ему не составило особого труда постоять несколько минут с каменным лицом перед аббатом и промолчать.