но еще не понимаю что это за урок:
стою и дуюсь – чтой-то мама эту чужую простую тетку
к себе в институт приглашает лечиться
не родственница не подруга а вроде домработницы
мамочка, я люблю тебя до сегодняшнего дня
и за этот разговор тоже
сорок шесть лет тому назад умерла…
ужасно рано в пятьдесят три
на гребне последней волны последней любви
Аминь
с детства мне хотелось быть лучше чем я есть
и порой совершала поступки
лучше тех на которые была способна по природе
наверное хотела нравиться
мне и сейчас нравится нравиться
но я улыбаюсь когда это за собой замечаю – детская черта
мои самые ранние воспоминания:
я только-только научилась ходить
мама говорила что я пошла рано в девять месяцев…
вот я иду с трудом без чувства большой уверенности
по домотканой дорожке по направлению к высокой этажерке
передо мной катится мяч
он раскрашен в четыре доли
одна точно красная другая синяя
мяч катится передо мной
я хочу его догнать но это трудно
я хочу прежде мяча дойти до этажерки
все – обрыв пленки
так всю жизнь и иду
к этой значительной этажерке…
второе раннее воспоминание:
я в доме у бабушки лены
где проводила очень много времени
стою опершись руками о кушетку покрытую ковром
и набираюсь решимости чтобы добежать
до белой голландской печи
это метра два-три —
бегу выставив вперед руки
и ладонями упираюсь в печь
она горячая ладони чувствуют ожог
думаю что именно благодаря
этому первому яркому ощущению боли
я и запомнила эту героическую пробежку…
и потом как лизнула на морозе
железную ручку входной двери…
как страшен мир как жгуч и интересен
та кушетка покрыта ковром
на кушетке лежит мой прадед
по-домашнему дедушка хаим
с паспортным псевдонимом
ефим исакович гинзбург
он не всегда лежал на кушетке
иногда вставал надевал на себя
шелковый белый талес с черными полосками
брал в руки книгу и молился:
ходил по комнате взад-вперед с книгой в руках
я сидела под большим столом
и старалась ухватить его за кисти талеса
а он с притворной строгостью
через улыбку отмахивался от меня
от этого талеса у меня сохранился
шелковый футляр
единственная материальная память о нем
да потрепанная Тора двуязычная
вильнюсского издания конца позапрошлого века
стоит на самой верхней полке стеллажа
где все ненужное
я была первая его правнучка
до следующих правнуков
трех мальчиков он не дожил
и любил меня неделимой любовью
помню прабабушку розу хаима жену