– Нет, – отвечаю я.
Я лежу затылком к двери и изучаю вагонку… теперь поворачиваюсь назад и вижу, что мать пришла с огорода. Я и не слышал, как она входила в дом.
– Ужинать будем? – спрашивает.
– Давай.
А после ужина, часа через полтора, мы снова в комнате, легли на кровати – она как раз на ту, где когда-то спал Игорь. Уже смеркается, мать будет спать, а я просто прилег, передохнуть – потом еще отправлюсь гулять.
Уже смеркается – и окно потухло…
Занавесь померкла синевой – кажется, темнота притронулась совсем чуть, но в комнате уже мало что видно. А на ячейках вагонки нет никакого золота, только белесо-голубые отсветы, похожие на органные трубки… молчаливые. И цикадный стрекот, но от него только усиливается ощущение тиши.
Меркнущий вечер в поселке. Мы лежим в старой комнате. И вспоминаем, как она была построена, эти реи. А сказочные разводы – они тоже растворились во мраке. Только еще проглядывается еж с дуплом в боку – и больше ничего невидно вообще. И так странно, ведь стенка прямо передо мной.
Но я знаю – остальные рисунки здесь. Никуда не исчезли – их только невидно.
Впрочем, наш с матерью разговор вполне обыденный, и она как всегда жалеет. О прошлом, о наших родственниках. Она часто вспоминает и жалеет, когда мы приезжаем сюда летом, на дачу.
Эту комнату обил вагонкой дядя Вадик – отец Игоря.
– И главное, что все он это сделал не для нас. А чтобы показать своей жене – кого она потеряла.
– Они как раз и разводились тогда, да?
– Нет, по-моему, они развелись года за два до этого. Или даже три… А вообще, не знаю, – мать говорит как бы отмахиваясь.
– По-моему, все-таки не три. Но я сам чё-то…
– Так тебе сколько лет-то было.
– Но как она приезжала сюда, я помню.
– Да, да. Ты маленький был. Он ее и позвал, да. Чтобы она посмотрела, как он сделал эту комнату.
– Понятно. Это и был последний раз, когда она была здесь.
– Да. Но они уже и не жили вместе – он жил у нас.
– Ага.
Мать не очень любит тетю Лену, и я стараюсь перевести тему… но все же:
– …И так он ничего после и не сделал сверх этого. Рабочих пришлось нанимать. Для нас он ничего не хотел делать. Он вот как покатился, что-то переломилось в нем и… все только говорил: «а на фига мне это нужно». И что все хорошо и с ним все в порядке. Что он не пьет. «Я только выпиваю». Главное, что зацепиться всегда было не за что, ни за одно слово. Всегда он будет делать по-своему – и чем все кончилось… Так ты гулять-то пойдешь, я не пойму?