С глядевшим тускло сквозь пенсне сатрапом,
На всякий случай, жертвуя слона.
«Баррикада с каторгой и ссылкой…»
Ю.В. Д.
Баррикада с каторгой и ссылкой,
И войны гражданской жернова,
Злая жертва молодости пылкой…
Как же эта повесть не нова!
Позже в оппозициях вы были,
Смертный путь безропотно прошли,
Сгинули в круговороте пыли,
В лагерной рассеялись пыли.
Это вы меня склоняли к риску,
Заставляли беглецу помочь,
Обязали передать записку,
Из вагона кинутую в ночь.
Лукреций был породы строгой, вятской,
Славянской, угро-финской; вырос он
На почве столь болотистой и вязкой,
И в городке лесном со всех сторон.
И дебрей шум, и холод ледостава
В его письме явили торжество,
И здесь основа северного нрава,
Учёная замедленность его.
Как вдруг степенность оборвалась разом,
Пытливость тесной кончилась тюрьмой.
Была страшна утрата веры в разум,
Как безысходность лагерной зимой.
Но даже в пору, полную унынья,
Слова его, могучи и чисты,
Несли Сиянья Северного клинья
Цветной огонь и трепет высоты.
Где он, этот Юго-Запад на границе с мамалыгой,
Край куркульски-хлебородный меж лиманом и Днепром?
На повозке балагулы целый день по степи двигай,
Встретит розами Одесса и кефали серебром!
Прогуляешься, привыкнешь к детским скрипкам и фаготам,
К непристойным анекдотам… Вот естественный цветник
И поэзии, и прозы, ненавистных патриотам.
На торгующем Привозе он из музыки возник.
Всё же долговечны в слове всколыхнувшиеся шторы,
Эти зданья и свиданья с нетерпеньем молодым,
Эти хоры, свитки Торы и налётчики, и воры,
Эти рынки и погромы, превратившиеся в дым.
Треугольники писем суровых
И безмужние годы, когда
Приходилось пахать на коровах,
И неженская ноша труда;
Победительно вскинутый овощ,
Эти займы, поборы и план,
Этот космос и братская помощь
Населенью неведомых стран;
Всё ты вынесла, через ухабы
В пустоту пронесла на руках,
Ведь тогда ещё были не слабы
Деревенские русские бабы,
Председательши в тёмных платках.
Знаком я с разновидностями дыма.
С прозрачно-сизым, взмывшим над костром
И впавшим в синеву неуловимо,
С необходимым в странствии былом.
Вот над деревней миротворно-белый
От легких дров березовых дымок
И – желтоватый осенью горелой,
Что груду листьев бережно облёк.
И помню горькой осенённый датой,
От писем отсыревших – голубой,
И вижу, вижу чёрный и косматый
Над крематорной реющий трубой.