winter will kill, that won’t
come back in spring. Or
are you thinking
I spend too much time
looking ahead, like
an old woman wearing
sweaters in summer;
are you saying I can
flourish, having
no hope
of enduring? Blaze of the red cheek, glory
of the open throat, white,
spotted with crimson.
Конец августа. Жара
шатром над
садом Джона. А некоторым
хватает смелости начинать,
гроздья помидоров, ряды
поздних лилий – оптимизм
крепких стеблей – имперское
золото и серебро: но к чему
начинать,
когда так близок конец?
Помидоры никогда не созреют, лилии
убьет зима, и они
не оживут весной. Или
ты думаешь,
я слишком
загадываю наперед, как
старуха,
надевшая летом свитер:
ты хочешь сказать, я могу
цвести, даже
не надеясь
выжить? Пламя румяных щек, блеск
открытого горла, белого
в малиновую крапинку.
My great happiness
is the sound your voice makes
calling to me even in despair; my sorrow
that I cannot answer you
in speech you accept as mine.
You have no faith in your own language.
So you invest
authority in signs
you cannot read with any accuracy.
And yet your voice reaches me always.
And I answer constantly,
my anger passing
as winter passes. My tenderness
should be apparent to you
in the breeze of the summer evening
and in the words that become
your own response.
Мое великое счастье —
звук твоего голоса,
взывающего ко мне даже в отчаянии,
а печаль моя в том,
что не могу ответить тебе
так, чтобы ты признал эту речь моей.
Ты не доверяешь собственному языку
и потому наделяешь
властью знаки,
которые нельзя с точностью разобрать.
И все же твой голос всегда до меня доносится.
И я постоянно отвечаю,
а гнев мой проходит,
как проходит зима. Моя нежность
должна быть для тебя очевидна
в дуновении летнего вечера
и в словах, что становятся
твоим собственным откликом.
Time to rest now; you have had
enough excitement for the time being.
Twilight, then early evening. Fireflies
in the room, flickering here and there, here and there,