Собаке посвящён целый абзац: её портрет тоже очень подробен, и в нём опять-таки прежде всего виден взгляд и слышен голос рассказчика: «Этой несчастной собаке, кажется, тоже было лет восемьдесят; да, это непременно должно было быть. Во-первых, с виду она была так стара, как не бывают никакие собаки, а во-вторых, отчего же мне, с первого раза, как я её увидел, тотчас же пришло в голову, что эта собака… не такая, как все собаки; что она – собака необыкновенная… Глядя на неё, вы бы тотчас же согласились, что, наверно, прошло уже лет двадцать, как она в последний раз ела. Худа она была, как скелет, или (чего же лучше?) как её господин. Шерсть на ней почти вся вылезла, тоже и на хвосте, который висел, как палка, всегда крепко поджатый. Длинноухая голова угрюмо свешивалась вниз. В жизнь мою я не встречал такой противной собаки…»
Ещё и ещё раз подчёркивая необыкновенность собаки (как и её хозяина), рассказчик сообщает: «…в ней непременно должно быть что-то фантастическое… это, может быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде…»
Как завершение, как вывод, описание старика и собаки заканчивается следующим предположением: «Помню, мне ещё пришло однажды в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из какой-нибудь страницы Гофмана…»
Гофман – немецкий писатель, романтик, сказочник, повести его полны таинственных чудес и фантастических превращений. Да, речь идёт о таинственной собаке, вызывающей в воображении то «Фауста» Гёте («какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде»), то странные и страшные повести Гофмана, которыми зачитывались современники Достоевского. Но мне почему-то всё вспоминается другой Гофман, «не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник…» – персонаж из повести Гоголя «Невский проспект».
В кондитерской Миллера, описанной Достоевским, собирались пошлые ремесленники, довольные собой и своими низменными интересами. Внезапно в этот мир пошлого самодовольства медленным, слабым шагом вошли старик и его собака.
Рассказчик не впервые увидел здесь этих посетителей. Оказывается, старик приходил в кондитерскую ежедневно: он «никогда ничего не спрашивал», даже газет не читал, не произносил ни слова, просто сидел «в продолжение трёх или четырёх часов» на одном месте, «смотря перед собою во все глаза… тупым, безжизненным взглядом», а собака неподвижно лежала у его ног. «Казалось, эти два существа целый день лежат где-то мёртвые и, как зайдёт солнце, вдруг оживают единственно для того, чтобы дойти до кондитерской Миллера и тем исполнить какую-то таинственную, никому не известную обязанность».