Но той же ночью, заново переживая все происшедшее во сне, за миг до того, как еще раз очнуться от транса наподобие сна наяву, он – ведь глаза его были открыты, – кажется, смог разглядеть неподалеку Гриппена в окружении всего выводка. Поблескивая глазами во мраке, хозяин вампиров Лондона и его рабы пристально наблюдали за ним из пасти проулка, густо затянутого туманом.
До Санкт-Петербурга добрались в два дня.
Во время прежних визитов в Германию Эшер брился начисто, а в Южной Африке отпускал бороду. Вечером накануне отбытия в Лондон он выбрил темя, а остатки волос и усы выкрасил в черный цвет с прожилками седины. Лидию его вид насмешил до слез, однако когда путешественники – с горой багажа, включая сюда и гробоподобный чемодан Исидро о двух крышках, – делали пересадку в Берлине, Эшер чувствовал себя хоть немного спокойнее.
Берлин… «Заграница», как выражались служащие Департамента. Вражеская территория, даже если у короля заключены соглашения с тем, кто тут за главного. Для Департамента «заграница» являлась неприятельской территорией всегда, по определению.
Вдобавок в Берлине многие, многие знали его под именем герра профессора Игнациуса Лейдена…
И некоторые из этих многих вполне могли задаться вопросом, отчего это герр профессор столь внезапно пропал из виду по завершении Южно-Африканской войны.
Исидро покинул купе в вагоне первого класса за несколько миль до Берлина – к тому времени снаружи стемнело, а поезд на полном ходу мчался сквозь безотрадные чащи прусских сосновых лесов, мимо крохотных серых прусских деревушек и ферм – и лишь заполночь, после того как Эшер, наняв таксомотор, проследовал от Потсдамского вокзала, с Кенигсгразерштрассе, к Штеттинскому вокзалу по ту сторону реки, после проверки проездных документов, после того как санкт-петербургский поезд отошел от перрона, молча вошел в купе, уселся напротив и развернул «Ле Темпс».
– А знал ли о вашем приезде хозяин Берлина? – спросил Эшер, отложив в сторону свежую «Норддойче Альгемайне Цайтунг».
В памяти сами собой всплыли встречи с хозяевами других городов: холодная, ожесточенная дама, правившая парижским гнездом, и жуткая, необычайно темная тень, от которой он едва-едва ускользнул в Вене…
И, разумеется, белесый константинопольский ужас, до сих пор нет-нет да являвшийся ему в сновидениях.