Дженетинарман обернулась, устремив любопытный взор на стройного смуглого юношу.
– Мне кажется, ты ему нравишься. Он постоянно смотрит на тебя.
– О, Палакинжи, не говори глупостей. Ты же знаешь: он евнух.
– И что? Он лишился «достоинства», но не лишился чувств. – чётко заявила Палакинжи.
– Даже если он влюбится, ему придётся подавлять свои чувства. Таким, как он, не суждено любить.
– Это верно… Кстати, Кескиндиль сказала, что сегодня вечером султан хочет видеть именно тебя.
– Только не он.
– Ты не любишь нашего дорого султана?
– Именно так, – с грустной интонацией проговорила Дженетинарман.
– И ты не хочешь стать кадын-эфенди?
– Не хочу.
– Чего же ты тогда хочешь?! – изумлённо воскликнула Палакинжи. – Я вот…
– Тихо! – прикрикнул самый старший из караагаларов.
– Я вот только и мечтаю, – значительно тише продолжила рабыня, – чтобы султан пригласил меня к себе. Но, я, видимо, наскучила ему.
– Ты не представляешь, как бы я хотела, чтобы всё было наоборот, и Абдул-Меджид оставил бы меня. Но всё решаем не мы… – задумчиво окончила речь Дженетинарман.
Минула пара минут молчания, и Палакинжи возобновила беседу:
– Слушай, если ты не любишь султана и не хочешь стать его женой, то чего же ты тогда хочешь? Ведь мы здесь, словно в темнице. У нас свой мир. Что ты собираешься делать здесь?
– Я бы хотела выбраться отсюда и вернуться к родным в Прованс, вновь увидеть Лазурный берег…
– Ха! Только и можешь, что мечтать!
– Тихо! – с большей агрессией прикрикнул нахмурившийся евнух.
***
Микуамельгуруш с первого дня знакомства с черноволосой турчанкой Наринчичек2, которой были известны несчастья и радости очутившихся в гареме, не отходила от той ни на шаг. Наринчичек такая привязанность даже доставляла удовольствие. Вскоре девушки разговорились, начали обмениваться историями «до» и «после». Наринчичек было двадцать семь лет, но она была также свежа и красива, как десять лет назад, когда, по настоянию матери, пришла к султану в надежде стать одной из его жён. Наринчичек не помнила, действительно ли она хотела этого или просто не могла противиться воли на редкость деспотичной матери, но сейчас это стало совершенно ей безразлично. Прошлое осталось в прошлом.