Мюзик-холл на Гроув-Лейн - страница 37

Шрифт
Интервал


Кухня тоже преобразилась. В буфете поселились жестяные банки с печеньем, кофе, чаем и прочей бакалеей. На открытых полках, вытеснив щербатые чашки из дешёвого фаянса, стоявшие здесь невесть сколько и успевшие покрыться липким налётом, теперь стояли две фарфоровые – одна белоснежная, в мелких незабудках, вторая же ярко-голубая, с серебристой каёмкой, похожей на иней. На приставном столике обосновался тостер, над плитой нашла себе место медная кастрюля такой величины, что в ней можно было бы приготовить целого кабана, и в недрах посудного шкафа, как апофеоз хозяйственной лихорадки, охватившей Оливию, скрывался её побратим – невероятно пузатая фарфоровая супница, больше походившая на компактную сидячую ванну. (Это была не просто супница, а королева среди всех супниц – супница-символ, супница-олицетворение всего самого домашнего, что только существует в этом мире. Оливия нашла её в комиссионной лавке, и, хотя за неё просили больше, чем допускал здравый смысл или элементарные понятия о приличиях, она всё равно гордилась этой покупкой.)

Как ни странно, но после того, как разошлись их с братом пути и она без всяких сожалений съехала из маленького грязного пансиона миссис Флойд, что на Броуди-стрит, эта меблированная квартира на Аберкорн-Плейс подарила ей чувство настоящего дома. Впервые за множество лет Оливия по утрам пила чай из собственной, только лишь ей принадлежавшей чашки, а по вечерам читала или слушала радио в своём собственном кресле, устроив ноги на брошенной на пол подушке.

Изменения в жизни брата-близнеца, Филиппа Адамсона, она вопреки всем стараниям принять так и не смогла. Теперь, когда они оба благодаря полученному наследству имели возможность купить наконец дом в понравившемся месте, вести размеренную жизнь и перестать скитаться по дешёвым пансионам, его одержимость некой Имоджен Прайс, актрисой смешанных жанров, и идеей арендовать для неё целый театр, казалась ей сродни предательству.

Ещё летом между близнецами наметилось охлаждение. Они отдалялись друг от друга медленно, но неотвратимо. Каждый из них искренне сожалел о размолвках и потере взаимопонимания, но непоправимое уже свершилось – незримая связь, благодаря которой даже в разлуке они оставались единым целым, прервалась, и в новом одиночном существовании Оливия против собственной воли отчаянно тосковала по брату.