– Ты ведешь себя смешно, – сказала Мира, убрала корзину обратно в пакет из универмага «Сакс» и запихнула его под стул. Бродман это и сам знал, но ему было наплевать. Сдаваться он не собирался. – Корзина как у Моисея? Зачем, Мира? Объясни мне!
Нет, спать он не мог. Где-то в мире наверняка должны быть дети, которые родились и выросли без прецедентов – от одной этой мысли у Бродмана мурашки по коже шли. Кем он смог бы стать, если бы мог выбирать? Он допустил, чтобы его раздавил долг. Он не смог полностью стать самим собой, потому что поддался древнему нажиму. А теперь он увидел, как глупо это все было, какая напрасная трата сил. В пламени горячки он понял все. Ему изложили аргументы мертвецов, непреодолимые доказательства от тех, кто увидел все это с другой стороны. Он умер, однако был призван обратно, чтобы научить этого ребенка и направить по другому пути.
Утром приехала Мира и принесла булочки с маслом, отпотевавшие в самозакрывающемся пакете. Бродман завтракал и слушал ее рассказы о том, как младенец победно прибыл домой, о том, как он хорошо писает и как с аппетитом пьет молоко. Бродман тоже много писал и много пил, и врач, когда пришел с обходом, шутливо обсудил с Мирой, что ее каникулы почти закончились. Завтра или послезавтра Бродмана отправят домой. И Бродман внезапно вспомнил дом. Бесконечные часы в темной дальней комнате в попытках сменить перегоревшие предохранители. День за днем, год за годом пустой блокнот попрекал его расчерченными строчками. Теперь с этим покончено. Он не ради такого абсурда вернулся к жизни.
Скорая, которая везла его домой, сирену не включала.
В возрасте восьми дней младенца не обрезали – вес у него был уж слишком маленький. В больнице его откармливали как Гензеля из сказки, и дома он тоже продолжал увеличиваться. И вот наконец сообщили, что доктор разрешил процедуру. Событие должно было пройти в квартире Рути. Гостей ожидало угощение в виде бейглов с лососиной. В Ривердейле нашли женщину-моэля, которая достаточно отошла от традиций, чтобы допустить местную анестезию. Все это Бродман подслушал из спальни. Когда Мира пришла рассказать ему новости, он притворился, что спит. Он слишком устал, чтобы объяснить ей природу своих откровений. Накал горячки поутих. Теперь его дни превратились в сгусток скуки. Разве он не был когда-то человеком действия? Бродман всегда воспринимал себя именно так, но какие у него были доказательства? Все факты – несколько его книжек, которые сами по себе представляли комментарии к комментариям к чужим книгам, – говорили об ином. Опираясь на ортопедические подушки, он смотрел вверх, на узкую полоску неба между зданиями. Кэрол была человеком действия. Кэрол сошла с ума и стала человеком действия. Вставала на пути у танков и бульдозеров, боролась за то, во что она верила. А вот Бродман, ее отец, никуда со своего ума не сходил, наоборот, забрался внутрь него и отгородился им, как люди отгораживаются безупречными аргументами.