Через несколько дней после шивы Корен принес мне ключи от квартиры в Тель-Авиве. Я даже не знала, что там есть какие-то вещи отца. Последние пять лет до своей смерти он каждый зимний семестр преподавал в Израиле, в городе, в котором вырос. Но я всегда считала, что жилье ему там предоставлял университет – такую безличную и скупо обставленную квартиру, которую обычно выделяют прибывающим с визитом ученым. Квартиры эти обставлены одновременно всем и ничем – соль в кухонном шкафчике есть, но нет оливкового масла, нож есть, но он не режет. Отец почти ничего мне не рассказывал о том, где именно жил с января по май. Нельзя сказать, что у него были какие-то секреты на этот счет. Я знала, например, что он жил в центре города и оттуда три раза в неделю ездил в университетский городок в Рамат-Авив, потому что в центре ему нравилось больше, а еще что его квартира недалеко от моря и он любил рано утром там гулять. Мы часто разговаривали по телефону, он рассказывал мне, на какие концерты ходил, какие рецепты пробовал приготовить и как продвигаются дела с книгой, которую он писал, и при этом я никогда не пыталась представить себе, в какой обстановке он находится на другом конце телефонной линии. Когда я потом пыталась вспомнить эти разговоры, не вспоминалось ничего, кроме звука отцовского голоса – он глушил всякую потребность вообразить обстановку.
И вдруг появился Корен с ключами от квартиры, о которой я ничего не знала. Это Корен, душеприказчик по завещанию отца, организовал его похороны. От меня требовалось только прийти, когда его будут опускать в землю, бросить первый ком земли. Ком с глухим стуком ударился о сосновый гроб, и у меня подогнулись колени. Я стояла на кладбище в платье, слишком жарком для теплой погоды, и вспоминала тот единственный раз, когда видела отца пьяным. Они с Кореном пели так громко, что я проснулась: «Chad gadya, chad gadya. Один козленок, один козленок. Пришла собака, укусила кошку, которая съела козленка, которого мой отец купил за два зуза». Как-то раз отец сказал мне, что в Торе ничего не говорится про бессмертную душу, что современная идея души появилась только в Талмуде и, как все технологические новинки, облегчила людям жизнь, но при этом лишила их того, что когда-то было для них естественным. Что он хотел сказать? Что с изобретением души смерть стала для людей чем-то странным? Или он велел мне после его смерти не воспринимать его как душу?