Рука вернулась с алюминиевым отсветом кружки, за которой последовала булькнувшая звуком жидкости фляга, совсем тёмная. Ночь сгустилась вокруг, но предметы в ней различались какой-то неясной призрачностью своих объёмов.
Комвзвода поднял кружку повыше и, обернувшись к ней ухом, сосредоточенно отсчитывал «гульк! гульк!» исходившие через горлышко походного сосуда. На каком-то из гульков он прекратил переливание и протянул сколько влилось соседу на траве.
– Давай. Иван.
– Ну так…
– А ты старшим не перечь, Иван, не перечь. Я ж не только по званию, я и годами повыше. 21 мне завтра с утра стукнет.
По тому насколько горячо и крепко язык слипся с остальным всем во рту и в жевательных мышцах, Иван угадал, что жидкость – чистый спирт. Хотел было поперхнуться, но палящий огонь охватил гортань, отметая ненужности.
– Ну могёшь, – сказал Николай-Иван Александрович, заяснев улыбнутой фиксой белого булата, – ты закушуй, Ваня, закушуй. – Он шелестнул пакетом НЗ – вложить ржаной сухарь в ладонь собеседника.
Иван хрустко отгрызнул и стал выжидать покуда в обожжённый рот стекётся сколько-нить слюны, чтобы размякло. Сквозь слёзы в поднятых кверху глазах, он увидал как половинная луна прорвалась из-за облака.
Комвзвода, без подсчётов, вывернул в кружку всё, что оставалось. Заглянул сверху:
– Глаз – алмаз! В дополнение к абсолютному слуху! О, боги! Какой артист пропадает! – И выпил залпом.
Спирт успел уже развязать язык Ивана:
– Щурин говорил, у вас родители «бывшие»…
– А ты Щурина меньше слушай – родителей бывший не бывает, их ни выбрать нельзя, ни избавиться, тут даже 58-я не в помощь.
– Мужики говорят, при Щурине говорить нельзя.
– А ты, Иван, мужиков слушай, они навуходоносоров нутром чуют. Ну это на потом, а теперь давай отбой делать.
– Щурин придёт сменять же.
– Не боись, не придёт, знает, что утром под трибунал мне его отдать некому. Спи давай, Иван, у нас на завтра децимация наоборот назначена.
– А эт как бы чё, а?
– Децимация – это когда одного из десятка, а децимация наоборот – эт когда я уж не знаю как и сказать по-лю́дски…
Утром Ивана разбудил грохот артобстрела. Похмелья ни в одном глазу. Он вскочил и долговязо побежал за Романовым.
Что было потом, что за чем, он не знает, аж до самого вечера, когда уже сидел на земле в толпе военнопленных, без винтовки и без своей пилотки, которую тоже потерял в ходе дня.