У меня нет, Данусь, какого-нибудь определённого дара, таланта, который хотя бы обозначил направление пути, поэтому мне пришлось ориентироваться на свой характер. Главная моя черта – склонность к анализу и самоанализу, и я решил – это была моя сверхзадача – столкнуть себя в качестве орудия самопознания с жизнью. Бросив после третьего курса Политех, куда я поступил по настоянию матери, и, избежав по зрению армии, я решил следовать воздвигнутым мною принципам и ринулся в Сибирь. Контурными линиями я обозначил вехи своей будущей биографии: два десятилетия, насыщенных пёстрыми событиями, а затем подведение итогов, возможно, в форме книги, подобной урокам французских моралистов. Всё выглядело очень заманчиво, и я не понимал, отчего так убивается моя мать.
С бесстрашием неведения спешил я навстречу безжалостной громаде жизни. Бросил в рюкзак пару любимых книг, взяв ружьецо для охоты, и с этим нехитрым скарбом колесил по России без малого четыре года. Во мне было много настойчивости и физической силы, и если что-нибудь опрокидывало навзничь мои надежды, я упрямо шёл дальше. Я работал шофёром, лесорубом, плотником, ходил со старательской артелью, с геологами, плавал с рыбаками …
Я не жалею о тех годах. Когда с тебя сдирают кожу иллюзий, нельзя сказать, что это приятная процедура, но, по крайней мере, потом обрастаешь спасительной «скорлупой скепсиса и недоверия».
Больно было видеть разоряемую землю и настойчиво отлучаемый от правды, сбитый с толку словоблудием и ложной патетикой народ. Но поразило меня, признаюсь, другое: то, что в людях я ничего не нашёл нового, будто они сошли со страниц Еврипида, Бомарше, Гоголя или Бальзака. Если убрать колорит и каноны, присущие тому или иному времени, остаётся та же канва, та же суть.
Общался я с людьми, пожалуй, всех слоёв общества, за исключением самых высоких, к чему, впрочем, и не стремился. Рискуя быть не понятым, даже обруганным, всё же скажу, что самое большое удовольствие получал от общения с бродягами. Они, по крайней мере, лишены предрассудков. Наибольшее отвращение, даже омерзение внушали мне номенклатурные деятели всех масштабов. Между двумя этими категориями – бродягами и ура-патриотами, между минимумом и максимумом фальши – всякая публика. И славная, и скверная, и безликая, не оставившая в памяти и следа. Общая же схема отношений стара, как мир: сильный попирает слабого, наглый – робкого, хитрец старается обвести вокруг пальца простака, на каждую ложку ума по-прежнему приходится бочка самой, что ни на есть, беспросветной глупости, а подлинная честность одинока и смешна. Я улыбнулся невольно, прочитав твои слова об истинах, которые у нас в крови. Люди, Данусь, те же, что были на заре цивилизации. Такие же владеют нами страсти. Такие же совершаем мы ошибки. Тысячелетия опыта стоят за нашей спиной бесполезным грузом.