– Как твои дела? – Балабанова вмиг лишилась энергии, и лицо её потемнело.
– Вашими молитвами, – Иван стоял в дверном проёме, сложив мощные волосатые руки на груди. – Я услышал, что ты пришла, и захотел с тобой поговорить.
Его бычий лоб был сморщен и напряжён, и, казалось, вот-вот треснет, и из чёрной трещины польются водопадом мысли, идеи, проекты и планы на будущее.
– Мне нужен личный канал в Телеграме. Ты можешь это организовать?
– А ты кто? – ответила Лера, недоумевая, так ли важно иметь ему свой личный канал.
– У многих первых секретарей по России есть подобная практика. А мы отстаём в этом плане. – И тут же речь Коновальцева изменилась, стала совсем уж искусственной, как будто заученной на каком-то семинаре. – Я не для себя это делаю, а для организации. Вся наша работа направленна на развитие организации. Общий авторитет нарабатывается усилиями каждого члена Союза.
– Ты хочешь, чтобы я одна постоянно всех обзванивала, и днём и вечером созывала на мероприятия, а теперь ещё и вела твой личный канал? Ваня, у меня есть своё время, и я хочу тратить его на себя, а не бегать тут за «спасибо».
– Мы работаем все вместе. Я столько раз говорил – не успеваешь, попроси помощь. Давайте, кто-то будет заниматься обзвоном, а кто-то Телеграмом.
– Пётр, ты знаешь, что нужно делать, – Лера посмотрела на друга с надеждой.
И Пётр знал – вытащить сейчас её заявление о выходе, ткнуть в морду Коновальцеву, сбить с него спесь. Он уже потянулся к ящику, как вдруг раздался жуткий старческий голос:
– Петя, ну где исправленный доклад? – лицо появившейся Розы Белоусовой было искажено испугом – щёки обвисли, густо накрашенные дряблые губы дрожали, в глазах стояли слёзы.
Балаган возвращался с неукротимой силой и нёс с собой цифры, отчёты, постановления, и всё это было так неинтересно, так бесцветно и шаблонно.
Коновальцев стыдливо смотрел в пол. Лера думала о том, как бы скорее сбежать. Непоколебимым оставался только Ленин на картине.
– Нет, я не исправил, потому что Азарович хотел, чтобы я напечатал ему листовки.
Страх загубить конференцию завладел Белоусовой окончательно. Её старческое тело затряслось, висячая морщинистая кожа на руках задрожала, задрожали веки и накрашенные тонкие брови, а в глазах возникло непомерное разочарование:
– Так же нельзя работать!