Новая серебряная и золотая монета оживила торговлю, а расчеты медью вызвали просто взрыв на рынке. Великий царь законодательно запретил платежи зерном, и теперь каждый работяга имел выбор, поесть ему сегодня, выпить лишний стаканчик или купить себе новую одежду. И зачастую получалось так, что вместо того, чтобы съесть свою пайку ячменя, какой-нибудь землекоп откладывал фулус за фулулсом, а потом покупал себе новую цветную тунику, удивляя соседей непривычной роскошью. Или жена его новую одежду себе покупала, что, откровенно говоря, случалось куда чаще. В городе мелькали какие-то непривычные лица и слышалось множество наречий. Вместо ассирийцев в гарнизон посадили эламских лучников и полусотню конных персов, чтобы разбойников по пустыне гонять. Солдаты взяли за себя местных вдовушек пофигуристей, благо после иудейских налетов вдов много было, а те нарожали ребятишек, что лопотали на всех языках сразу. Местные дамы за солдат охотно шли. Парни справные, пятый класс, на минуточку, и серебром каждый месяц плата за службу идет. И ходила такая вдова по улице, нос задрав, потому как не всем такое счастье выпадает. Люди, пытаясь договариваться, учили новые слова и незаметно для себя применяли их к месту и не к месту. Жизнь потихоньку менялась.
А еще азат Тайта совершенно точно уяснил для себя одну важную вещь. Единый бог, что был воплощением всего самого лучшего, доброго и светлого, размазней не был. И если справедливость и закон требовали проломить кому-то голову или приколотить к кресту, то никаких возражений от высшей сущности и его служителей не поступало. Напротив, справедливое возмездие тоже считалось крайне благочестивым поступком. И это заложило основы новой морали, которая впоследствии сделала мир сильно отличающимся от привычного нам. А на бытовом уровне не поменялось ничего. Человеческая жизнь по-прежнему ничего не стоила, и это полностью согласовывалось с новыми религиозными постулатами.
* * *
Год пятый от основания. Месяц Симану. Дамаск. Десятая сатрапия.
Пополнение пришло на редкость неудачное. В неровной шеренге стояли парни от пятнадцати до восемнадцати лет, младшие сыновья из воинских семей. Десятник Хадиану брезгливо морщился, в первом же бою половина будет насажена на копья, а вторая сдохнет на марше, таща припасы. И где же такую шваль откопали? И почему всех к нему засунули? В его десятке из тех, кто вместе с ним пришел, всего трое осталось. А когда старый десятник двадцатилетний срок выслужил и на покой ушел, то он самого Ясмах-Адада за Хадиану просил, чтобы, значит, его десятником назначили. Сам ветеран караван-сарай решил построить, благо таким, как он, ссуду давали на двадцать лет, да еще и без процентов. Нестарый еще воин, которому всего-то тридцать пять было, взял себе в жены женщину из местных, и уехал навсегда.