. Причем, не только в христианских обществах, но в не меньшей степени в мире ислама, иудаизма, да и во многих государствах, где господствовали языческие культы.
Естественно, что источником верховной политической власти, абсолютной по причине отсутствия каких-либо альтернатив ей, признавался Бог. Монарх же, как Его «тень на земле», викарий Христа или наместник Аллаха, в частности, являлся сувереном своей самодержавной власти. Для всех было бесспорно, что исключительно через царя власть, данная Богом, реализуется в государстве и порождает закон, защищающий свободу граждан12.
Едва ли кто-то сомневался в том, что «права государственной власти во всем их объеме принадлежат государю; нет той сферы управления, которая не была подчинена его самодержавию», а «особа монарха изъята от действия общих законов государства – princeps legibus solutus est»13.
Так длилось веками, но с течением лет интеллектуалов начали стеснять узкие рамки гражданского верноподданничества, подкрепленного религиозной санкцией. Особенно на фоне повсеместной и подчас неистовой борьбы за верховную власть, которая бурно кипела там и здесь вне зависимости от конфессиональной и этнической принадлежности государств, а также примеров нарушения свобод и интересов рядовых граждан. Чем, разумеется, нравственное достоинство верховной власти в народном сознании отнюдь не укреплялось.
Нежелание мириться с таким положением дел привело к возникновению самых разных политических теорий, из которых одна довольно скоро снискала статус единственно правильной – мы говорим о «правовом государстве». Главная идея, выпестованная родоначальниками этой доктрины, заключается в том, что не религия, не экономика и не что иное, а только закон, ставший критерием действий и поступков верховной власти, способен укротить деспотизм и положить начало новому, свободному существованию человека. Казалось бы, в этих словах нет ничего нового, и в известной степени словосочетание «правовое государство» – тавтология, поскольку государство всегда издает законы. Однако нужно учесть два важных обстоятельства.
Логически рассуждая, несложно понять, что стать критерием действий верховной власти закон имеет шанс лишь в том случае, когда он возвышается над ней. Это – во-первых. А, во-вторых, нельзя забывать, что в то время, когда эта доктрина возникла и набирала силу, равно как и своих приверженцев, практически все ведущие государства мира являлись монархиями. И требования ученых правоведов укротить верховную власть следует понимать сугубо предметно, как желание подчинить закону монарха, а не верховную власть вообще. К чему говорить об абстракциях?! Эта особенность новой теории обнаруживается без особого труда при ознакомлении (пусть даже и выборочно) с работами наиболее известных идеологов правового государства.