Ни банк, ни цыгане свое не получили.
Зато получила соседка: похудевшая после всех больниц, она снова шла мимо, гулять вместе со своим крепышом. Живым, здоровым и с растущими новыми зубками. Аля рванулась перегрызть ненавистную глотку.
Но санитары из Кащенко были сильней.
Уставшее августовское солнце уже скатилось за горизонт, но земля по-прежнему дышала жаром. Теплый, медовый аромат пижмы смешался с запахом свежих опилок, травы и успокаивающей речной прохлады, но в этом коктейле деревенских ароматов отчетливо улавливались металлические нотки, похожие на запах в литейном цехе. Сквозь красноватое марево, окутавшее холм и долину, проступали силуэты пустующих домов. Вокруг них валялись на земле куски черепицы, остатки кирпичных стен, похожие на разноцветное морское стекло, и оконные рамы. На улицах не было ни души. Вдруг протяжно завыла собака, а вслед ей подтянулся целый хор надрывных голосов – свора некогда домашних собачонок дружно загоняла последних живых котов. Старик Томас, сидевший теперь на скамейке в окружении цветущей канны, встрепенулся, покрепче запахнулся в истертый, замасленный плед и потер глаза. На миг ему подумалось, будто на другом берегу реки мелькнул крошечный, едва заметный огонек. Томас вытянул из-под пледа руку, коснулся ружья, стоящего тут же, возле скамейки, и замер. Пару часов назад он зарядил шесть новеньких, блестящих патронов. Иногда в долине действительно мелькали одинокие машины, но они никогда не приближались к деревне, а двигались за горизонт, в сторону города. Время шло. Склон оставался пустынным и тихим, и только чайки истерично летали над рекой.
– Опять лисы бегают, – нахмурившись, сказал старик Томас и закашлялся от того, что давно ничего не говорил. Вдоль берега уже пополз легкий вечерний туман. Стало неприятно и зябко.
– Всех бы перестрелял. Жаль, что нечем, – буркнул Томас и крикнул в сторону дома. – Какой лисий воротник был бы у тебя, старушка моя! Лисий мех тебе не идет, конечно, но никто тебя здесь и не увидит! А лис тут, вон – целые стаи бегают! Выкармливают щенков своих паршивых.
Из дома слышался звон, по-видимому, посуды, бой часов, и, он не расслышал точно, но похоже, она ласково назвала его в ответ романтиком. «Уж такой бы воротник ты мне добыл!» – да, вот так. Томас усмехнулся. Подумав о жене, он вспомнил, что она только-только принесла ему горячий чай, как делала это каждый вечер последние сорок лет. Дымящаяся чашка стояла тут же, на скамейке. Сегодня жена подала ему какую-то терпкую бурду из сосновых иголок и ромашек. Редкостная гадость. Даже печенья не было. Обхватив чашку руками, Томас вдохнул аромат, счел его тошнотворным и подставил замерзшие щеки под плотные клубы пара.