Так они жили уже несколько дней. Никакие попытки вывезти стариков из деревни не увенчались успехом: ни уговоры сыновей, ни слезы дочерей, ни даже истерики, вплоть до катания по полу и битья посуды, которые устраивали внуки по наущению старших – ко всем Томас остался равнодушен.
– Пап, ты совсем из ума выжил? – кричала младшая дочь Лианна. – Ради чего нужно умирать как последняя скотина? Или тебе мало жертв?
– Твои манипуляции не сработают, – холодно отвечал Томас.
– А как же дети? Ты хочешь, чтобы вся семья осиротела без тебя?! Какой смысл теперь-то здесь оставаться?
Но он молча захлопнул перед ней дверь кабинета. В конце концов, Карл Вейн, их последний родственник, в бессилии всплеснув руками, уехал вслед за остальным семейством в колонне разноцветных машин. Об их недавнем присутствии напоминали лишь сорванные шторы, битый сервант, горы книг на полу и гниющие остатки праздничного ужина на столе в гостиной. Каждый день Томас бушевал, и злобно щурился, и кричал, чтобы жена разобрала, наконец, этот бардак, но по глупости или старости она забывала. Из-за смрада, который источали объедки, скисшие и прогнившие продукты в подвале, вставший водосток и труп кошки на кухне, Томасу приходилось спать во флигеле и ходить за водой вниз по холму к заброшенному колодцу.
Тропинка, по которой он когда-то гулял со своим отцом, а его отец – со своим отцом, начиналась на самом краю деревни и уводила в небольшой вишневый садик, где Томас, будучи семилетним мальчишкой, впервые поцеловал соседскую дочку. До сих пор он помнил ее сосредоточенное лицо и пухлые губки, но никак не мог вспомнить ее имени. На ней ли женился их сосед лет пять спустя? А что потом с ней стало?
Сейчас здесь простиралась буро-зеленая трясина, и Томасу приходилось пробираться медленно, прощупывая каждый шаг, цепляясь за торчащие из воды коряги – некогда пушистые вишневые деревья. Болотная топь временами бурлила, выпуская тягучие пузыри, которые, хлопая, источали невыносимое зловоние. Как только по долине пробегал очередной тяжелый гул, от которого трещала и пылала голова, а в городе поднимался вой сирены, болото оживало. Оно училось дышать. Раньше Томас представлял себе все иначе. Самостоятельно выбрать свою смерть показалось ему делом благородным и возвышенным, словно жертву, которую он принесет, должны были воспеть в легендах. Особенно сейчас, когда выжившие земляне навсегда лишились своей культуры и искусства. У них не осталось ни героев, ни врагов, ни ошибок, ни уроков прошлого. Ему хотелось, чтобы жертва, которую приносил он, Томас Вейн, стала символом единения в последние тяжелые мгновения; символом, дающим человечеству шанс возродиться где-то там, среди звезд, далеко от Земли. Ему хотелось, чтобы о нем помнили как о герое, оставшимся со своим народом и избавившим спасшихся землян от лишних хлопот, пусть и в одиноком доме на опустевшем холме.