Когда наконец удалось успокоиться настолько, что мысли вновь обрели власть над словами, он заговорил:
– Альберт не просто помогал. Когда приходилось неделями сидеть в грязном окопе, он оставался дежурить, а мне позволял поспать, не опасаясь внезапного нападения. Он носил записки вдоль линии укреплений, чтобы не случалось ошибок в выполнении приказов, подавал сигнал тревоги задолго до того, как наши глаза и уши успевали заметить опасность. – Кристофер замолчал и посмотрел в напряженное, недовольное лицо матери. – Я в прямом смысле в долгу перед ним: обязан жизнью. К тому же, каким бы невоспитанным и грубым ни казался мой верный друг, я его люблю. – Он благодарно взглянул на Альберта, и пес радостно застучал хвостом по полу.
Одри смотрела с сомнением, а леди Фелан не скрывала недовольства.
Кристофер молча допил чай. Больно было видеть, насколько изменились близкие – похудели, побледнели. Волосы матери из темных стали белыми. Долгая болезнь Джона измучила обеих, а смерть и почти год глубокого траура окончательно сломили волю к жизни.
Не впервые пришла мысль о том, что традиции заставляют людей оставаться в одиночестве и замыкаться в себе в тяжелое время, когда общение и новые впечатления оказались бы не просто полезными, а поистине спасительными.
Поставив полупустую чашку, леди Фелан попыталась подняться и выйти из-за стола, и сын немедленно вскочил, чтобы помочь.
– Не могу пить чай, когда этот зверь на меня смотрит, – заявила она. – Так и кажется, что сейчас бросится и вцепится в горло.
– Не бойтесь, мама, он привязан, – успокоила Одри.
– Не важно. Это дикое создание, и я его ненавижу. – Подняв голову, с выражением глубочайшего презрения свекровь царственно покинула комнату.
Освободившись от необходимости соблюдать правила этикета, Одри поставила локоть на стол и положила подбородок на руку.
– Твои дядя и тетя пригласили матушку погостить в Хартфордшире, и я уговариваю ее согласиться. Смена обстановки пойдет на пользу.
– В доме невыносимо темно, – заметил Кристофер. – Почему закрыты ставни и задернуты шторы?
– От света у нее болят глаза.
– Что за нелепость! – Кристофер нахмурился. – Непременно надо ехать; она слишком долго сидит в этом склепе. И ты, кстати, тоже.
Одри вздохнула.
– Уже почти год. Скоро можно будет отказаться от глубокого траура и перейти в полутраур.