в антропонимической литературе высказывались разные мнения. Одни называли его славянским, как, например, А. В. Суперанская, которая причислила
Светлану к славянским именам, отражающим «характеристику человека по цвету волос и кожи» (подобно
Беляне,
Чернаве,
Смугляне)
3; другие относили его к древнерусским именам, как, например, Л. М. Щетинин, отметивший, что в 1920‐е годы древнерусское имя
Светлана пережило «свое второе рождение» [375,
194]; третьи, как В. Д. Бондалетов, считали
Светлану редким дореволюционным именем [44,
138]. В. А. Никонов писал: «Имя
Светлана знакомо только по балладе В. А. Жуковского – в святцах его не было, нет и в памятниках древнерусской письменности» [215,
68–69]. И с этим мнением нельзя не согласиться.
Проблематика моей работы лежит в русле тех аспектов антропонимики, которые соотносятся с двумя комплексами вопросов. Один связан с темой имянаречения, распространения личных имен и их функционирования в обществе [см.: 33, 275–302; 261, 56–71]; второй касается проблемы поэтики «литературных» имен и их функции в художественных текстах. Если в первом случае исследование будет идти в рамках реального антропонимического пространства, то во втором мы имеем дело с антропонимическим пространством, воссозданным в литературе. Имя Светлана возникло как антропоним поэтический, а поэтические антропонимы, помимо номинативной функции, всегда выполняют функцию стилистическую, несут на себе социальную и идеологическую нагрузку, являясь характеристикой персонажа.
Решающая роль баллады Жуковского в судьбе имени Светлана вызвала необходимость остановиться подробнее на истории создания этого произведения и его вхождения в литературный и культурный обиход. Одно из самых известных произведений русского романтизма, баллада «Светлана», разумеется, многократно привлекала к себе внимание исследователей. Однако мой путь к этому тексту был не совсем обычным. Занимаясь в течение ряда лет русским святочным рассказом [см.: 116], я не могла пройти мимо «Светланы» как первого широко известного произведения, действие которого приурочено к святкам. Изучение жанра святочного рассказа и святочных обычаев в разных слоях российского общества убедило меня в том, что эта баллада практически сразу после выхода в свет превратилась в «сигнал» святочной темы как в литературе, так и в жизни. Ее включали в учебные книги по русской словесности и в святочные антологии; строки Жуковского использовали в качестве эпиграфов, цитат и реминисценций; баллада участвовала в городском святочном ритуале: ее декламировали на святочных вечерах, представляли в виде драматических картин и опер, исполняли в форме романса и т. д. и т. п. Выйдя за рамки репертуара образованных слоев общества, баллада «Светлана» воспроизводилась в лубочных изданиях (народных книжках), фрагментарно включалась в тексты народных драм, которые инсценировались на святках. Результатом столь широкой известности этого произведения и стало вхождение в русский ономастикон имени его героини – Светланы.