Утер жемчужины пота со лба и снова повертел мяч в пальцах. Странный был мяч – трепаный, штопаный, меньше обычного, явно французский, судя по плотности; подскакивал как-то лихорадочно по сравнению с привычными ему полыми испанскими. Посмотрел вниз, расчистил носком проведенную известкой заднюю линию, обозначавшую край площадки. Чуть не доходя линии, следует ставить короткую ногу: припадание, которого соперники не ожидали, неизменно помогало побеждать со шпагой в руках, а значит, принесет победу и с ракеткой.
Раздался хохот противника, ожидавшего подачи по ту сторону веревки. Кто-то из явившихся с ним проходимцев пробубнил нечто неразборчивое по-итальянски. По меньшей мере один из свиты противника казался поэту знакомым: горбоносый рыжебородый натурщик с грустными глазами, изобразивший святого мытаря в «Призвании апостола Матфея», которым с недавних пор могла похвастать церковь Сан Луиджи деи Франчези[4]. Он запустил мяч в воздух и проорал: Tenez![5] Почувствовал, как упруго подались кошачьи кишки, когда мяч со всей силы влепился в ракетку.
Соперник взглядом проводил мяч, воспаривший под потолок галереи и упавший в угол. Испанец усмехнулся: ядовитой вышла первая подача, неотразимой. Ломбардец уши развесил, думал, хромой его не обставит. Поэт отпустил быстрое, острое замечание – именно такими уроженцы Кастилии обыкновенно пробивают чужие стены и чужую совесть: мол, лучше уж хромой, чем мужеложец. На той стороне корта никто не рассмеялся. А герцог воззрился на него со своего места на крытой галерее со сдержанной улыбкой завзятого кутилы.
Со временем секундант поэта стал испанским грандом по праву наследства, но к осени 1599 года он успел только испробовать на прочность свое здоровье, запятнать имя своей семьи, ввергнуть супругу в пучину тревог и довести до ручки королевских фаворитов. Он отличался приземистостью и бесшабашностью. На его круглой физиономии выделялся до нелепого курносый нос, а глаза, похожие на семечки грейпфрута, глядели насмешливо даже при благостном расположении духа. Короткие волосы курчавились; невыразительная бородка придавала чрезмерно глупый вид. За игрой он следил с неизменно презрительным и лукавым выражением, расположившись под сводом деревянной арки, от которой при хорошей подаче должен был отскакивать мяч.