Он рисовал какого-то высокого и светловолосого военного, который пристально взирал на него с рисунка. Но кто это был, палач или жертва?
И жертва, и палач, прошлое должно было соединиться с грядущим раз и навсегда. Красавец военный, пришедший из его снов и грез, однажды шагнет в его жизнь, и тогда вспомнит и сразу же узнает его.
Многое забылось, что-то исчезло навсегда, но гадалка осталась в его памяти и в его душе. Она стала то темной и жуткой ведьмой, то путеводной звездой, только забыть о ней, прогнать это видения Мишель не мог уже никогда ни в этой реальности, ни в той, где ему предстояло слишком рано и поспешно забыться, и заснуть.
Гадалка и маскарад, вот те главные два знака, оставшиеся с ним навсегда и не отпускавшие его до рокового выстрела. И был третий знак – Плач Домового.
Плач Домового, – так этот странный вой ветра называли служанки, которые останавливались, прислушивались, как только он раздавался поблизости, они слушали и долго молчали.
Кто такой Домовой, благодаря их же рассказам, Мишель знал с самого начала. А вот то, что он может рыдать, завывая, узнал позднее, когда в первый раз услышал этот странный вой, встрепенулся и проснулся. И таким холодом на него дохнуло, что он почувствовал, что все тело окоченело, та же дворовая девка сказала, что она ощущала могильный холод. Так он узнал, как это называется, и потом навсегда запомнил и это состояние совершенно озябшего тела под унылый, жуткий плач Домового.
Тогда он разбудил старуху-няньку. Она долго ворчала, не хотела просыпаться, в старости, наверное, вообще просыпаться не хочется, человек скорее мертв, чем жив, он дремлет, в ожидании ухода, и перестает возвращаться к реальности. Сон ее был так крепок, что и этот вой не разбудил ее, только визг Мишеля, и его пальцы, когда он вцепился в ее руку, немного потревожили. Она хотела отругать его, но тут же прислушалась и произнесла:
– Как Домовой – то воет, плачет, так и дитенка недолго испужать, но иди к собаке, к кошке иди, страх лютый, а мальчонку нашего оставь, – шептала старуха, заученные когда-то заклятья.
В тот момент и плач вдруг оборвался, и от ее слов стало значительно легче, он сразу успокоился.
– Пред бурей тишина така, – заявила тут же нянька, и поплелась укладывать его в постель, сама пробудившись только наполовину.