– Дочь? – удивился Фаомар, и его брови седыми бабочкам вспорхнули вверх. – Да ты спятил, солдат!
– От убитой девушки пахло сиренью. Сгнившей сиренью, так же как пахнет от твоей дочери. Не смей отрицать!
– Замри! – крикнул колдун и вскинул руку. Кончики его пальцев тлели, как угольки костра, и Сигмон остановился. Он почти обошел стол, ему оставалось еще пара шагов, и можно будет в прыжке дотянуться до колдуна. Выпад. Всего один выпад, быстрый, точный, смертельный.
– Моя дочь не имеет к этому отношения, – сказал Фаомар. – Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Но запах…
– Тебе показалось.
– Не лги мне, я узнаю его из тысячи запахов!
– Не двигайся, кому сказано! Замри на месте, если не хочешь распрощаться с жизнью.
– Фаомар!
– Постой, – сказал маг и отступил на шаг. – Я вижу, ты веришь в то, что говоришь. Но ты заблуждаешься. Ни я, ни моя дочь тут ни при чем. Я не хочу напрасных жертв. Так что стой спокойно.
– Ты врешь!
– Тише, сопляк, поумерь пыл. Ты сам не знаешь, о чем говоришь.
– Я знаю достаточно, чтобы потребовать у коллегии магов забрать тебя на трибунал. Тебя выкурят из этого дома, как выкуривают лисицу из норы, и потащат в Вент на цепях!
– Проклятие, – зло бросил маг. – Надо было сразу тебя спалить, а пепел рассыпать по саду. Тот давно нуждается в удобрениях.
– Ну, давай, жги! Чего же ты ждешь?!
– Заткнись! Стой на месте. Я не колдун, я не использую магию во зло. Поэтому и не убиваю тебя, хотя мог это сделать тысячу раз. Хорошо, Сигмон ла Тойя, я дам тебе объяснения. Но только если ты будешь стоять спокойно. Хоть я и ценю любую жизнь, но свою – больше других.
– Давай, давай, – бросил Сигмон, сжимая холодную рукоять. – Я жду.
Он действительно ждал. До колдуна было довольно далеко, и любая задержка была полезна. Сигмон надеялся, что, пока колдун будет оправдываться, он сможет продвинуться вперед.
Но Фаомар поднял вторую руку и звонко щелкнул пальцами. Темнота в дверном проеме заволновалась, зарябила. Сигмон невольно попятился, ему померещилось, что в темноте ворочается что-то большое и страшное. Он вскинул саблю, но тут же в комнату вошли жена и дочь мага. Одеты они были так же, как и днем, словно и не ложились спать. И по-прежнему мать смотрелась бледным подобием своей дочери. Она походила на потускневший портрет, написанный в незапамятные времена учеником художника. А вот Лаури выглядела намного лучше. На ее щеках играл румянец, а губы, алые и пухлые, улыбались.