– Ну все, господа, – поднял руку адмирал Григорович, – вы оба хороши. Должен сказать, что после прохождения эскадры адмирала Ларионова Северным и Балтийским морями некоторые германские и датские судостроительные заводы высказали заинтересованность в массовой постройке наливных и сухогрузных торговых судов, скопированных с вашего, Антон Иванович, «Ивана Бубнова». Мы с Виктором Сергеевичем пока не дали им ответа, но теперь мы ответим им положительно, ибо у нас есть мотор, который мы сможем изготовлять для этих судов. Так что таких моторов понадобится не просто много, а очень много. На сем, господа, позвольте нам со Степаном Осиповичем откланяться, пожелав вам дальнейших успехов в работе.
– Всего вам наилучшего, Густав Васильевич и Антон Иванович, – сказал Макаров, пожимая инженерам руки. – Надеюсь, эти моторы пригодятся нам не только в военном, но и в торговом флоте. Хочется верить, что весь цикл полных испытаний у вас пройдет успешно, и мы с Иваном Константиновичем начнем думать, какому заводу поручить их серийное производство.
Начальство отбыло, а инженеры остались на месте наблюдать за работой двигателя. Предстояло еще много работы, прежде чем конструкцию можно будет считать доведенной до конца. Тем не менее они уже твердо знали, что добились успеха и по их части задание государя выполнено.
Не знаю, что было тому виной – может быть, перемена обстановки и связанные с ней необычные впечатления, а может, мысли об адмирале Ларионове, которые теперь практически не оставляли меня, подогреваемые моей милой сестрицей Ольгой – но последнее время мне стали сниться яркие, странные и волнующие сны. В них я видела дорогу, убегающую вдаль, синее бездонное небо и прекрасных белых птиц, что ликующими стаями кружились у меня над головой; мне слышался счастливый детский смех и мирный шум прибоя, шелест листвы и красивая, льющаяся издалека песнь, слов которой было не разобрать. Просыпалась я с ощущением того, словно что-то важное вот-вот ворвется в мою жизнь и перевернет ее до основания. Чувство это заставляло замирать мое сердце в неясном и тревожно-сладком предвкушении перемен, неизбежно связанных с тем человеком, который волей случая – а может быть, и промысла судьбы – стал значить для меня очень много…