– Игорь Викторович, мне хорошо знаком характер французов. Поверьте, народец сей весьма непостоянен в своих симпатиях и антипатиях… Не так давно они отправили на гильотину короля, потом тех, кто приговорил к смерти несчастного Людовика, причем во всех случаях толпа, наблюдавшая за казнями, аплодировала, когда голова казненного падала в корзину. И отсечению головы Робеспьера они радовались так же непосредственно, как и казни короля и его супруги.
Мне осталось только согласиться с графом. Вспомнились и слова великого Суворова: «безбожные, ветреные и сумасбродные французишки». А ведь верно сказал Александр Васильевич. Только, пока у власти во Франции будет находиться Наполеон, его подданным не дадут особо порезвиться. Я сказал об этом Ростопчину, на что тот мне ответил: «Если чернь хоть раз почувствовала в своих руках власть, то ее потом будет очень трудно поставить на место. Сие, кстати, касаемо не только Франции».
– Федор Васильевич, в конце концов, меня порядок и спокойствие во Франции интересуют только лишь потому, что они могут сказаться на положении дел в нашем отечестве. А потому нам важно иметь в Париже правительство, которое будет дружественно нам. Мы можем пока с большей или меньшей уверенностью предполагать, чего хочет Бонапарт. А вот если на его место придет кто-то другой…
Ростопчин лишь пожал плечами. Видимо, и он, умный и проницательный политик, не мог даже предположить, кто во Франции сможет стать достойным преемником Наполеона. В конечном итоге мы с ним порешили, что в Париж вместе с Первым консулом отправятся майор Никитин и капитан Бутаев, которые станут нашими глазами в пестром политическом виварии – иначе политический бомонд Французской республики я не мог назвать.
Кстати, я хотел бы впоследствии усилить группу Никитина. Работы у него с напарником и так будет выше крыши. И чтобы они просто не надорвались от свалившихся на них забот, следовало бы прислать в помощь нашим ребятам еще пяток толковых людей. Кого персонально – я еще пока не решил. Вполне вероятно, среди них будет и Ганс, который так много сделал для нас в Ревеле и Кёнигсберге.
Вчера я откровенно поговорил с ним. Мне давно уже хотелось узнать, что он за птица, и почему он симпатизирует русским. Человеком он для нас оказался весьма полезным, да и в верности его мы не сомневались. Но Ганс казался «вещью в себе», и, не узнав о нем досконально все, трудно было доверять ему полностью.