На фотографии берег моря и две маленькие птицы, сидящие на прибрежном камне. Эти птицы давно улетели и, наверное, уже отжили свой короткий век. А я вижу их, живых, готовых к полету над синими волнами.
Мне скажут, что фото фиксирует миг. Но удивляет образ – образ того, чего уже давно нет. Гомер описывает жизнь людей, чей прах давно улетучился, да и на самом деле эти люди жили помимо Гомера и иначе, чем он говорит о них.
Удивляет образ – мы воспринимаем его как жизнь, как то, что мы видим вот сейчас и здесь, мы взволнованы историей пса, ждавшего Одиссея двадцать лет и умершего у его ног. Образы – на фото или на картине, в литературе или в звукозаписи, – оказывается, бессмертны.
Бессмертие вот оно, оно тут рядом, оно повседневно. Всё проходит, как тающий снег, и всё остается, как фотография прошлогоднего снега. Мы и бессмертны и смертны. Мы состоим из противоречий, и потому мы живы.
Когда-то врач и писатель Генрих Юнг-Штиллинг прибег к термину «decussation», т. е. «перекрещивание». Мы живем на перекрестке миров, они бесконечно перекрещиваются внутри нас – любовь и ненависть, юность и старость, жизнь и смерть…
Так я пытаюсь передать мягкий стук маятника старинных часов, висевших когда-то в комнате моей няни – тети Наташи. Часы были в темном деревянном футляре, циферблат был светлой меди, и вместо цифры IV на нем стояли четыре палочки – IIII. Приходил со службы дядя Костя, тети-Наташин муж, снимал свой форменный железнодорожный китель, синий со светлыми пуговицами, становился на табурет, подтягивал гири на часах и заводил часы ключиком, который вставлял в гнездо посреди циферблата. И часы снова пускались в путь: «Токх… токх… токх…»
Недавно я очутился в гостях и в момент тишины услышал вдруг знакомое мягкое шипенье. Поискал глазами и нашел на стене небольшие часы, новой формы, но точно с таким же голосом. Закрыл глаза и стал на миг маленьким мальчишкой, который в тихой комнате 1937 или 1938 года прислушивается к звуку часов. Что такое время, тогда я не понимал, да и мне это было не нужно. Теперь, на девятом десятке, кое-что понимаю. Не всё, нет! Но кое-что…
Токх… токх… токх…
«Пришел Сальери к Мурадели»
В советское время, в 1960-х, наверное, годах ходил такой «композиторский» анекдот: «Пришел Сальери к Мурадели. Тот стал играть перед ним свою музыку, а Сальери всё твердит: “Не того! Не того!”. —“Да что ж «не того»? Объяснитесь, наконец“– вскричал Мурадели с нетерпением. “Не того отравил!”». Я вырастал с музыкой Мурадели, она звучала из черной тарелочки репродуктора почти ежедневно. Однажды, солнечным утром, – мне было тогда лет пять – я проснулся в своей кроватке, огражденной сетками с обоих боков, и первое, что я услышал еще в полусне, была широкая хоровая мелодия, в которой, как рыбки в воде, играли какие-то танцевальные ритмы. «Кантата о Сталине». Давно уже нет ни Сталина, ни Мурадели, ни того солнечного мира, в котором проснулся когда-то маленький мальчик, знавший только то, что он проснулся. Нет давно того дома и черной бумажной тарелки старинного радио. Осталась широкая, торжественная мелодия, приглашающая жить.