– Ну, продукты я заберу, – вдруг заявил Тристан.
Ренетт удивлённо округлила глаза, решив, что это его очередная шутка, однако парень выглядел совершенно серьёзным. Наконец, пожав плечами, девушка выставила на стол початую бутылку молока, упаковку масла и прочие продукты, каждый из которых Тристан спрятал в пакет с такой поспешностью, словно дома его ждали опухшие от голода дети.
Эта сцена подготовила Ренетт к первой ссоре, которая случилась уже через неделю, прямо накануне свадьбы. Был какой-то пустяк, кажется, Тристан опоздал на встречу, а она ему на это указала. При воспоминании об этом грандиозном скандале девушка поморщилась даже сейчас. После обвинений в неблагодарности, Тристан безошибочно перечислил все сделанные подарки с такой точностью, словно на протяжении всего этого времени он выписывал каждую покупку на листке, а затем заучивал перед сном. Вишенкой на торте было заявление, что он обиделся на то, что она обиделась, поэтому должна немедленно попросить прощения. До свадьбы оставалось не больше пары дней.
Ренетт не стала просить прощения.
– Можете зайти. – Голова магистра на секунду показалась из-за двери и тут же исчезла. Этот жест очень напомнил девушке выглядывающего из норы суслика.
Едва улыбнувшись своим мыслям, Ренетт прошла в кабинет, тихонько притворив за собой дверь. Комната была просторной и аскетичной: письменный стол, стул и гора бумаг, сложенная ровными стопками, но прямо на полу. Был здесь и ещё один стул, вероятно для посетителей, но стоял он почему-то у стены, словно бросая вызов: «достаточно ли ты дерзок, чтобы так рисковать?»
Девушка была здесь лишь один раз, когда после свадьбы её посвятили в слуги Ордена и нужно было подписать какие-то бумаги. Но в тот момент она так волновалась, что ничего вокруг себя не видела и не слышала, словно окружённая плотной пеленой тумана.
Однако сейчас, вопреки всей серьёзности ситуации, Ренетт была совершенно спокойна и немного раздражена – обычное для неё состояние. Почтительно поклонившись магистру, девушка с усилием подтащила стул к столу, попутно царапая паркет, затем, усевшись, преданно и покаянно взглянула на опешившего от такой наглости магистра. На краткий миг его лицо налилось ещё большим багрянцем, но взяв себя в руки, он заговорил, попутно крутя в руках карандаш: