Преступление и наказание - страница 13
Сопоставление Дуни и Сони, «Сонечкин жребий» применительно к сестре важен для Раскольникова не только идеей жертвенности и любви. Он говорит Соне: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку!» Первый смысл очевиден: убивая человека, ты убиваешь человека, образ Божий в себе. Но заметьте, как связал автор всех персонажей: Лизавета – сестра Алены Ивановны, Соня и Лизавета – крестовые сестры, Соня и Дуня неоднократно приравниваются одна к другой в готовности к самопожертвованию, а Дуня – сестра Раскольникова. Все люди – родня (об этом написана замечательная притча Стефана Цвейга «Глаза извечного брата»).
Неслучайна отчаянная реплика Сони: «Что вы, что вы это над собой сделали!», – и сразу же: «Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!» А в прошлую встречу Раскольников скажет: «Я всему страданию человеческому поклонился». И знаменитое (там же): «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги». Так проявляется двойное время (двойной масштаб) романа: действие происходит в Петербурге в июле 1865 года – и в вечности, во всемирном масштабе. Попав на каторгу, Раскольников, как известно, не раскаялся в своей идее: он лишь стыдился своего промаху, «который со всяким мог случиться». Между ним и другими каторжниками лежала «страшная» и «непроходимая пропасть». «Ты безбожник! – кричали ему. – Убить тебя надо!»
Здесь тот самый суд «почвы», народа, который позволил смеяться над Раскольниковым, когда тот на Сенной собирался признаться, тот суд, который герой слышит от Настасьи («это кровь в тебе кричит»); в «Братьях Карамазовых» глава о приговоре присяжных Мите Карамазову называется «Мужички за себя постояли».
Но ведь среди каторжников были, наверное, более страшные, чем Раскольников, убийцы, грабители, насильники – об этом Д. написал «Записки из Мертвого дома». Дело в том, что никто из них преступление себе не разрешал, то есть, грабя и убивая, знал, что он преступник. Потому они и любили Соню, что она словно подтверждала для них различие между добром и злом – сознание этого различия, по Достоевскому, есть основа жизни. То, что идеал писателя выражен в падшей женщине, вызвал сопротивление редакторов «Русского вестника» еще при первой публикации – Катков и Любимов заставили Достоевского переписать главу, в которой Соня читает о воскрешении Лазаря. Для писателя это было мучительно: современному читателю ясно видно, что радикальной схеме «воскрешения падшей женщины» студентом, разночинцем, «разумным эгоистом» (вспомним стихотворение Некрасова «Когда из мрака заблужденья…» и Жюли из романа Чернышевского «Что делать?») Д. противопоставляет воскрешение современного ему атеиста и преступника «падшей» и святой одновременно Соней Мармеладовой. Между тем К.Н. Леонтьев в книге «Наши новые христиане», направленной против «розового» христианства Достоевского и Л. Толстого, писал о Соне: «[Э]та молодая девушка (Мармеладова) как-то молебнов не служит, духовников и монахов для совета не ищет; к чудотворным иконам и мощам не прикладывается; отслужила только панихиду по отце. Тогда как в действительной жизни подобная женщина непременно всё бы это сделала, если бы только в ней проснулось живое религиозное чувство… И в самом Петербурге, и поблизости всё это можно ведь найти… И вероятнее даже, что жития св. Феодоры, св. Марии Египетской, Таисии и преподобной Аглаиды были бы в ее руках гораздо чаще Евангелия. Видно из этого, что г. Достоевский в то время, когда писал “Преступление и наказание”, очень мало о настоящем (то есть о церковном) христианстве думал»