– Заметь, – успел остановить его Капитан, – не лучшие, не самые правильные, это в самом деле уродство, но этим-то мы как раз и не грешны, а – особенные.
– А – чем?
– Самим бы узнать… хотя, конечно, всё и так ясно.
– Наливать?..
– Наливай… а как ты сказал про пройденный путь?
– Это не я, это Чаадаев. Мы будем истинно свободны от влияния чужеземных идей лишь с того дня…
– Да-да, когда уразумеем пройденный нами путь.
– Вполне.
– Не надо полней, тридцать капель… хватит, – остановил Капитан наклон канистры.
– Уразумеем вполне, – вернул Николаич друга к Чаадаеву. – Не от сих до сих уразумеем, то есть не от царя до генсека, и даже не от Рюрика до Петра, а вполне. А Крючников… что ж, нужна и альтернатива. Вот шестидесятники…
– Шестидесятники… – брезгливо перебил Капитан, – до кучи прибавь к ним и восьмидесятников. Права человека! Знаю я, какие права и какому человеку их не хватает! Жизнь им не нравится, тошно им, демократии нет, а ведь по сути, онтологически, это всё те самые пидоры, которые эту жизнь нам и устроили, кислород перекрыли, а теперь, когда мы и в этом удушье пытаемся выжить, они перебежали с левого тротуара на правый и снова начали визжать: долой! Понимаешь, им плохо всё, где мы сумели дышать… уразумеешь тут, – вздохнул Капитан и, как говорится, немедленно выпил.
Крючников у Капитана вызывал горькую душевную изжогу, особенно тем, что обхихикивал как будто то же самое, чего не принимал в этой жизни и сам Капитан, а предметов и поводов было предостаточно, перечислять можно сутки, но скучно. Сначала он, по не самой лучшей русской привычке во всём сразу винить себя, думал, что это у него просто такая противненькая смесь ревности и зависти, почти детская: мол, этим я недоволен, я, а ты не лезь! Потом разрешил себе разобраться, почему же Крючникова он презирает сильнее, чем те самые пороки, которыми они вместе с ним одинаково недовольны – оказалось, что как раз неодинаково, с равной силой, это да, но с разными, противоположными знаками. Оказалось, что ненависть – не скаляр, а вектор. Он, Александр Скурихин, тоже был не в восторге от гекатомбы русских жертв в Великую войну и ненавидел бездарных генералов, трусов, предателей и вообще всё, что к этим жертвам привело, то есть его ненависть была против врага и всего, что мешало его победить с наименьшими жертвами, хотя ради победы (и свободы) оправдал бы и б