Держа руку на ручке газа, Шортхаус на мгновение остановился, прежде чем выключить свет, чтобы посмотреть, продолжатся ли шаги снова, когда он вздрогнул от громкого стука в свою дверь.
Мгновенно, повинуясь любопытному и необъяснимому инстинкту, он выключил свет, оставив себя и комнату в полной темноте.
Едва он сделал шаг через комнату, чтобы открыть дверь, как голос с другой стороны стены, так близко, что почти звучал у него в ухе, воскликнул по-немецки:
– Это ты, отец? Заходи.
Говоривший был мужчиной из соседней комнаты, и, в конце концов, стучали не в его собственную дверь, а в дверь соседней комнаты, которая, как он предполагал, была пуста.
Почти до того, как мужчина в коридоре успел ответить по-немецки: “Впусти меня немедленно” – Джим услышал, как кто-то пересек этаж и отпер дверь. Затем она с грохотом захлопнулась, и послышался звук шагов по комнате, а также звук стульев, придвигаемых к столу и по пути натыкающихся на мебель. Мужчины, казалось, совершенно не заботились о комфорте своего соседа, потому что они производили достаточно шума, чтобы разбудить мертвого.
– Так мне и надо, что я снял комнату в такой дешевой дыре, – размышлял Джим в темноте. – Интересно, кому она сдала комнату!
Эти две комнаты, как сказала ему хозяйка, изначально были одной. Она поставила тонкую перегородку – просто ряд досок – чтобы увеличить свой доход. Двери были смежными и разделялись только массивной вертикальной балкой между ними. Когда одна дверь открывалась или закрывалась – другая дребезжала.
С полным безразличием к комфорту других спящих в доме, два немца тем временем начали разговаривать одновременно и во весь голос. Они говорили подчеркнуто, даже сердито. Слова "Отец" и "Отто" употреблялись свободно. Шортхаус понимал по-немецки, но когда он стоял и слушал первые минуту или две, невольно подслушивая, было трудно разобрать начало или конец разговора, потому что ни один из них не уступал другому, а мешанина гортанных звуков и незаконченных предложений была совершенно неразборчивой. Затем, очень внезапно, оба голоса одновременно смолкли; и, после минутной паузы, глубокий голос одного из них, который, казалось, был "отцом", сказал с предельной отчетливостью:
– Ты хочешь сказать, Отто, что отказываешься это получить?
Раздался звук чьего-то шарканья на стуле, прежде чем последовал ответ.