Дзиньзо. Я не смел и надеяться, что когда-нибудь снова увижу своего коня, не говоря о том, что мне позволят свободно уехать, но гнев опередил облегчение.
– Ты тайком отсылаешь меня из города, будто стыдишься.
– Можешь и так сказать.
– В то время как Гидеон отсутствует и не может тебе помешать.
Он секунду помолчал.
– Можешь снова идти? Еда уже близко.
Похоже, задавать вопросы о Гидеоне не разрешалось.
Внутренний дворец изменился. Некогда шумный и заполненный трупами солдат, сейчас он был окутан тишиной и тенями, превращавшими его резные колонны в прячущихся по углам неведомых существ. За бумажными экранами теплился свет, шорох наших шагов отзывался шепотком, но мы не встретили ни одной живой души.
Сетт привел меня в комнатку на первом этаже, где ночную темноту разгоняли две лампы. Низкий столик был уставлен блюдами, но мой взгляд устремился к чаше с мерцающей жидкостью. Не заботясь о том, вино это или вода, я опрокинул ее в рот. Горло обожгло шаром огня, я выронил чашу и закашлялся.
– Кисианское вино, – сказал Сетт. – Кажется, они делают его из риса. Или пшена. Есть еще чай, но не пей так быстро, его подают горячим.
– Зачем? – выдавил я еще более хрипло, чем раньше.
– Понятия не имею. Когда найду кого-нибудь, кто меня поймет, спрошу.
– А вода есть?
Сетт осмотрел стол.
– Кажется, нет. Они не слишком уважают воду. Считают ее грязной, и, возможно, здесь так оно и есть. – Он пожал плечами и хмуро добавил: – И добычу они не готовят целиком, по крайней мере здесь, во дворце. Режут ее на куски. – Он обвел рукой стол. – А лучшие части вообще не едят. Я видел, как они скармливают печень псам.
В желудке боролись голод и тошнота, я выбрал самый опознаваемый кусок мяса и откусил. Слишком много специй и странный соус, но голод все же победил, и я быстро затолкал мясо в рот, потом еще и еще. От еды заболел живот, но голод заставил меня продолжать есть, пока я едва не лопнул.
Пока я ел и пил, стараясь не заляпать и без того грязную и вонючую одежду, Сетт, словно часовой, стоял у двери. Он ничего не говорил и не шевелился, просто стоял, скрестив руки и глядя в пространство. Между его бровями залегла глубокая складка.
Когда голод был побежден, снова разыгралась тошнота, и я прижал все еще трясущиеся руки к животу. В носу стоял противный сладковатый запах непривычной пищи, и я откинулся назад, надеясь, что желудок ее не отвергнет.