Ева видела, как он страдает, жалела его всем сердцем, и этим же сердцем тихо, но энергично ненавидела маленькую Карину. Влюбившись в Алекса, она представляла себе мирную семейную идиллию: они переедут на побережье, туда, где тепло и нет зимы, будут жить в небольшом домике. Вот они гуляют по набережной, он держит ее за руку и нежно смотрит ей в глаза, а она придерживает живот, в котором растет их ребенок. Но все эти мечты разбились о суровую реальность любви отца к живой, а не нафантазированной дочери. Ева страдала вместе с Алексом, поэтому, чтобы положить конец всему этому, в один из вечеров она предложила:
– Дорогой, может, вам лучше и правда развестись? Дай жене шанс построить личную жизнь, а девочке получить нового папу.
Если бы взглядом можно было убить, она бы в ту же секунду лежала на полу мертвая. Ева никогда не видела Алекса таким разъяренным. Его лицо покраснело, вены на шее вздулись, руки тряслись. Он подлетел к ней вплотную и прошипел:
– Никогда, слышишь, никогда не вмешивайся в мои отношения с дочерью. Не сомневайся, между ею и тобою я выберу ее и, поверь мне, не пожалею, – он развернулся на пятках, схватил плащ, сумку и, хлопнув дверью, растворился в ночи. Был ли он дома с дочерью или ночевал где-то еще, Ева так и не узнала, но для себя сделала определенные выводы, которых придерживалась вот уже три года…
За завтраком, Алекс старался все свое внимание уделить дочери: он слушал ее, задавал вопросы, удивлялся, смеялся и негодовал вместе с ней. Мысленно он уже построил идеальный день, который призван стать компенсацией и за вчерашний день рождения, и за все те вечера, которые Карина провела в ожидании звонка, возвещавшего о том, что папа вернулся домой.
Наконец, завтрак подошел к концу. София в полном молчании убрала посуду со стола, также молча одела и причесала Карину и вручила Алексу заранее собранную сумочку со всякими девчоночьими необходимостями.
– Карина, детка, пообещай вести себя хорошо и слушаться папу.
– Хорошо, – важно кивнула Карина.
– Никакого мороженого на обед. Обещаешь?
– Обещаю, – кивнула Карина, а в глазах уже плясали бесенята, предвкушающие запретную сладость.
– Ты ж моя врушка, – укорила ее София и прижала к себе, уткнувшись носом в ее макушку.
– Ну все, мам, пусти, – закрутилась девочка. – Мы же опоздаем!