Лет с семи Рэм начал активно заниматься акробатикой, часами пропадая на спортивной площадке в гимназии, где мог побыть наедине с собой и своими мыслями, находясь при этом на виду у недремлющего общественного ока. К пятнадцати годам он так наловчился крутить сальто и выделывать всевозможные трюки на брусьях, что, начиная с двенадцати лет, каждый год выступал со своим номером на весенней, летней и Большой осенней ярмарках, неизменно срывая аплодисменты гуляющих горожан. Эта осень не стала исключением.
– Хорошо крутил, малец, – раздалось у него над ухом, когда Рэм, уже переодевшись за кулисой, собирал вещи в сумку. В голосе говорившего, больше напоминавшего урчание двигателя автоповозки, слышалось неподдельное одобрение. – Хотел бы научиться большему?
Юноша поднял глаза и увидел высокого, слегка полноватого человека, с крупным породистым лицом и пышными усами. Он был одет в пальто, отороченное переливающимся мехом какого-то животного, тёмно-синий костюм и начищенные до блеска сапоги. В табачного цвета глазах незнакомца плясали весёлые искорки, а сам он настолько отличался от всех ранее им виденных людей, что поначалу Рэм даже немного растерялся.
– Вы, что ли, учить будете, – из-за этого не очень вежливо спросил он и, немного подумав, добавил: – Уважаемый гражданин?
– А ты дерзок, вьюнош! – весело хохотнул незнакомец, разглядывая Рэма как какое-то нежданное диво. – Но это и хорошо. Трусливых акробатов не бывает, а ты, поверь моему опыту, можешь стать очень даже неплохим.
– Кто вы? – после его слов, а главное тона, которым они были сказаны, по всему телу юноши пробежала холодная волна, а на руках высыпали мурашки. Он неожиданно понял, что этот человек не шутит и прямо сейчас открывается дверь, за которой Рэма ждало что-то новое, манящее в дальние дали…
Цирк простоял в городке ещё неделю, а затем свернул шатры, погрузился в разноцветные фургоны и отправился дальше странствовать по обширным землям благословенной Дримии. Вместе с ними ушёл и юный бунтарь, научившийся скрывать свои мысли, но так и не смирившийся с тем, что он видел вокруг. Отец, который пережидал дома начавшиеся осенние шторма, ничего не сказал, лишь коротко обнял и подарил складной морской нож с широким лезвием и рукоятью из кости какой-то рыбы. Он верил в Судьбу и считал, что раз она так распорядилась, то противиться не имеет смысла. Мама долго плакала, но затем отпустила. Она понимала, что шанс выжить у сына есть только в обществе таких же неприкаянных душ, какой обладал и он сам. Разрешение в городском Храме судьбы дали охотно – там явно решили, что местной общине будет лучше без притихшего, возможно лишь временно, недавнего возмутителя общего спокойствия.