На том форуме были вещи, с которыми я никогда не смогу согласиться. Например, изолировать свою лошадь от других, не предоставив ей ничего взамен, или запереть ее в крошечной левадке, радуя только манежными занятиями, и многое другое. Но когда говорят, что все шоколадно в конном спорте, становится уже даже не смешно.
Лошади не умеют говорить. Но мой, бывший спортивный (троеборный, а после травмы – учебный) конь, тем не менее, очень многое в свое время рассказал. О том, как их «любят» в спорте. Чтобы это понять, совсем необязательно понимать «по-лошадиному». Просто нужно хоть немножко уметь и хотеть слушать. И слышать.
После того, как главным моим развлечением на досуге было выгребать ассортимент всех окрестных аптек, где меня уже узнавали и не спрашивали, почему нужен пакет антибиотиков или упаковка шприцов-двадцаток.
После того, как я узнала, что такое рассыпающаяся на глазах лошадь, о которой говорят: проще сдать на мясо, все равно ничего не получится.
После того, как осознала, что такое ужас – перед тем, как войти в конюшню, потому что не знаешь, что тебя сегодня ждет.
После того, как училась лечить больные лошадиные ноги, легкие, сердце и желудок, одновременно и по очереди (и понимала при этом, что, вылечивая одно – рискуешь другим, постоянно балансируя на грани двух зол).
После того, как об эмфиземе, аллергиях, всех видах кашля, коликах, язвах, артрозах и негативных последствиях стояния в деннике узнала примерно столько же, сколько практикующие ветеринары – мне не нужно рассказывать, насколько благотворно конный спорт влияет на организм лошадей. Кому угодно – только не мне. Я это прочувствовала. На собственном опыте.
После того, как я учила коня не шарахаться или не улетать на другой конец корды хотя бы от поднятой руки (не взмаха даже, а просто поднятой) – мне не нужно рассказывать о гуманизме спорта и используемых там методах. С этим все понятно. Если уж из ТАКОЙ лошади, каким был Рыжуль, смогли сделать зашуганного истерика – о чем вообще можно говорить…
Я знаю, что его с распростертыми объятиями ждал мясокомбинат – в возрасте 8 лет – и ни один из тех, кто в свое время благополучно его использовал в спорте или подготовке к покорению спортивных высот – а таких немало – не подумал обеспечить коню нормальную жизнь (просто жизнь, без катания верхом, потому что дальше «юзать» его было невозможно). И только через три года в Ратомке с искренним изумлением спрашивали: «Как, разве он еще жив? Ну надо же!»