Вскоре к Добрыне пришли с повинной.
– Прости, Добрыня Малкович, нахулиганили мы тут без тебя.
Добрыня не понял о чём речь, махнул на мужиков рукой.
– Идите, не до вас мне пока!
Добрыня по пути к своему дому увидел раскатанный по брёвнышку храм и, повернувшись к мужикам, погрозил кулаком, в котором была плеть, грозно сказал:
– Собрать его сызнова.
С Перуном сотворили то же, что и в Киеве: свергли и поволокли к реке. Женщины подняли вой и бежали следом, пытаясь отбить его, но получив плетью отставали. Приволокли его на берег, сбросили в Волхов и поплыл он, провожаемый слезами новгородцев. Тут же во все концы Новгорода помчались дружинники сгонять народ к реке креститься. Загнали гуртом народ в воду.
– Ну, сыны мои, с Богом! – сказал епископ и, подняв руку с крестом запел, – Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды…
Лишь к вечеру Добрыня попал на свой порушенный двор, хотя челядинцы прибегали к нему сообщить о постигшем его горе. Он зашёл в горенку, где лежала его убитая подруга, прибранная и накрытая поволокой4. Он стоял возле своей любезной, и вспоминал, как взял её в полон и привёз к себе. Она родила ему сына Константина. Славянскому языку она так и не выучилась, а Добрыня её языка не знал, но они и так понимали друг друга. Она была с ним ласкова и послушна, а больше ему ничего и не надо было. Теперь он смотрел на неё и слёзы душили его, горе давило грудь. Добрыня подумал: «Господи, не ты ли надоумил Владимира звать нас с сыном в Киев, что спасло от неминучей смерти моего Константина?».
Посадник устремил взор на окно. Там, за стенами, шумел город – непокорный, буйный, принёсший горе в его дом. На следующий день Добрыня хотел казнить зачинщиков посаженных в поруб, но епископ Иоаким решительно восстал:
– Нет, не хочу начинать служение сему граду с руды!
– Но, святой отец, они же убивали наших близких!
– За то Бог им судья, сын мой, а ты, как христианин, учись прощать и врагов своих.
– Врагов не должно прощать! Они не лошадь у меня украли, а жёнку убили, сына без матушки оставили! Они дыбу заслужили! – прошипел посадский, сузив глаза от бешенства.
– Добрыня Малкович! Прости неразумных, они ж не из хулиганства али разбоя для наживы, а за своего Перуна бились. Ты у них Бога опрокинул. Молись, Добрыня Малкович! Молитвой изгонишь из сердца своего злобу. А заточников надобно отпустить.