Парни деревенские, когда девок напугать хотели, сочиняли про эту избенку небыль всякую. Иные на выдумку так хитры были, такого наворачивали, что и у самих поджилки дрожали. Их стараньями избенка та страхами и обросла, ровно браней непроницаемой, никто к ней близко подойти не смел, стороной все обходили. Обходили-обходили, а любопытно хоть издали поглядеть, проверить, не мелькнет ли в оконце покойничек али бес с рогами, народ-то хоть боязливый, а любопытный, охоч нос куда не следует сунуть.
Вот одним днем Ларька, дочь горшечника, как из лесу вернулась, давай клясться, что дым из трубы в той избенке шел. Люди ей не поверили сперва, посмеялись, со страху-де девке померещилось, а там сами примечать стали, то свет в окошке мелькнет, то дверь хлопнет, трава опять же вокруг примятая, а колодец заброшенный во дворе расчищен. Потом и девку увидели, что там поселиться решилась. Сама мелкая да тонкая, волос черный в косу убран, переплетен травами всякими. Рубашка на ней выткана искусно, а на рукавах да подоле узор яркий, какого местные мастерицы и не видали.
Тут народ во всю силу загудел, про девку-то. Каждый на свой лад сочинять стал, кто она да откуда. Правду-то никто не ведал, а спросить боялись, девка же, не иначе, как ведьма, кто еще у леса-то селится?
Девки той деревенские зря боялись, то Резеда была. Тошно ей в столице жить сделалось, вот она от батюшки к лесу ближе и решила перебраться. Батюшка ее отговаривать пробовал. Он хоть и не родной ей был, а любил, как свою, даже больше. Стал просить ее: «Не ходи в лес, не живи одна! Люди-то больше по свету добрые рассыпаны, да лихие среди них ровно сорняки, хоть и не сеял никто, а все лезут, землю ногами мнут да норовят там нагадить, где почище. Растопчет тебя кто из таких и не заметит. Красоту-то не всякий рассмотреть может, даже когда она сама в глаза просится».
Резеда его и давай успокаивать:
– Батюшка мой, ты не бойся и не скучай обо мне. Меня ни зверь, ни птица не тронет, а с человеком я справиться сумею ни добром, так силою.
Стеш, ее батюшка, и седины на висках за ночь прибавил, а все ж таки отпустил. У всякого своя дорога, с нее не свернешь, другого по ней за себя не пустишь. Веревочку на прощанье он Резеде на запястье повязал. Сам ее всю жизнь нашивал, а дочке, вишь-ко, отдал. Резеда ведала, что за сила в той веревочке, хоть батюшка никому и не сказывал. Она в благодарность ленточку с волос сняла, да замест веревочки на руку батюшке и повязала, в три оборота да на узел.