– Я, собственно, к вам, Лукреция, – кивнул Ционовский.
– Простите, профессор, может быть, ложечку черной икры, а?
Ционовский надолго задумался, глядя в пол и чуть шевеля кустистыми белыми бровями, потом кивнул:
– Пожалуй.
Лукреция ушла в дом и быстренько загрузила на поднос салфетку, На салфетку – серебряную ложечку, рядом – початую баночку икры и пару кусочков булки. Профессор, пристально рассмотрев все это, поднял длиннющий указательный палец с неухоженным ногтем и многозначительно произнес:
– Одну!
И открыл рот в ожидании.
Нескольких секунд растерянности. Лукреция набрала ложку и заложила ее в открытый рот Ционовского. Он долго разбирался с икрой, шевеля челюстями и причмокивая, потом сказал «благодарствую».
Аглая принесла чайник с ветками смородины в кипятке. Села за стол и продолжила делать записи в тетрадке «Обществоведение». Записи делались уже второй день после отъезда Ладовой, с утра до вечера, потому что писать приходилось по памяти, а такое в практике учебных занятий Аглаи случалось редко.
– Я пришел поговорить именно с вами. Так сказать, попрощаться, – обратился Ционовский к Лукреции. – И мне есть что сказать. Когда я увидел девочку в первый раз, она была животным. Не буду извиняться. Она не была растением, как вы мне тогда сказали, она была зверьком с минимальным набором инстинктов. Аутизм сам по себе имеет разные формы, но после нескольких занятий я понял, что Аглая обучаема, и выстроил впоследствии восемь лет прекрасных отношений с вашей дочерью. Она научила меня распознавать состояние души по жестам и выражению глаз. С нею я осознал никчемность бесконечных разговоров, которыми так грешат образованные люди.
Лукреция покосилась на дочь. Девушка сосредоточенно склонилась над тетрадкой.
– Если у Аглаи и был аутизм, – продолжил Ционовский, – то я горд, что оказался доверительным лицом при контакте этой девочки с миром вне ее тела. Иногда она меня сильно озадачивала. В восемьдесят девятом я даже провел урок со студентами на тему нераспознавания языковых понятий. Удивлены? А как я был удивлен ее реакцией на стихотворение! Смотрите сами. Мы читали Есенина. «Ты меня не любишь, не жалеешь, неужели я немного не красив?..» – профессор манерно изобразил перед своим лицом вензель, потом задумался и вытер той же рукой каплю под носом. – Читал, конечно, я, поскольку именно в 12 лет мы обучались знакам препинания и правильности их выделения речью. Ваша дочь первый раз задала мне тогда вопрос. Ведь до этого – ни разу, ни о чем! Она спросила: – «Он думает, что некрасивый? Поэтому его не любят?» Понимаете разницу?