– Вот так просто взял и нашел? – уныло поинтересовалась Лукреция.
– Она была глубоко засунута между сиденьем и подлокотником. И нашел ее Раков не просто, а как полагается, в присутствии понятых, Таисии Маслёнкиной и твоего покорного слуги…
– Туся была понятой? – встрепенулась Лукреция.
– Была. И сильно страдала, что нельзя самой поискать, а нужно только ждать и наблюдать. Обещала все убрать после нас.
– Это значит, Лайка тоже была при обыске? Они говорили?
– Кто?.. – удивился Крэзи-бой.
– Дочка моя с Раковым! – закричала Лукреция и вскочила.
«Успокоительную» таблетку полковник достал из другого кармана кителя. Из коробочки от леденцов.
– Лайка разговаривать-то осмысленно начала не так давно, а к посторонним ближе чем на два метра не подходит до сих пор. Не понимаю, чего ты завелась? – Крылов помогал Лукреции запить таблетку, мученически кривясь лицом от стука ее зубов о стакан.
Через пятнадцать минут женщина расслабилась до бессмысленной улыбки и радостного обожания всех, кто входил в комнату. Крэзи-бой решил, что уже можно зачитать текст предсмертной записки:
– «Предчувствиям не верю и примет я не боюсь, – начал он проникновенно. – Ни клеветы, ни яда я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все…» (Тарковский, «Жизнь, жизнь»)
– Не-е-ет! – заплакала Лукреция, шлепая по столу ослабевшими ладонями. – Не на-а-адо, пожалуйста, я не могу больше его слышать!.. Засунь себе это стихотворение в ж…!
– Ладно, ладно, – опешил Крэзи-бой и решил сначала молча пробежаться по тексту глазами. – Дальше в прозе, своими словами и по делу: «В благодарность за осознание жизни, ее красоты и уродства, кончаю свое бессмысленное на данный момент существование с любовью в сердце, простив всех врагов и завистников…», двоеточие – «Неймарка, Глуховского…», ты подумай – целый список.! Ладно, это мы опустим, «…изношенность тела не дает более радоваться победам и бороться с неудачами, сознание подводит, и ребенок, обученный мною понятию слов и обучивший меня животной радости существования, вырос. «Час предвкушаю: смяв время, как черновик, ока последний взмах и никоторый миг…» (Цветаева из «Крысолова»). Ухожу в никоторый миг 15 сентября 1995 года, старый, больной и счастливый выполненным. Простите, кому любви пожалел».
Полковник Крылов достал платок, вытер вспотевшее лицо и тяжко вздохнул, покачав головой.