Максим Дюзов тянулся за «Ниссаном», перебирая в памяти косточки вчерашнего вечера. Аня извелась. В подъезде забился мусоропровод, и приторно-тошный запах принялся заполнять один этаж за другим, пока не добрался до пятого, где проник в квартиру Максима.
«Сделай что-нибудь!».
«Например?»
«Позвони кому надо, ты же мент! Пусть приедут, разберутся».
«Кому надо уже сообщили, что ты бесишься?»
«Воняет, вот что!.. Ах, я, значит, бешусь? А тебя, как всегда, всё устраивает, да? Всегда всё устраивает, лень пошевелиться. И пусть любимая страдает от этого кошмара? Как ты меня достал!»
«Достал? – апатично подумал Максим. – И когда успел?»
Глупо, в конце концов, считать, что если ты работаешь в Следственном комитете, то можешь всё. Во-первых, и в который раз, ты не «полицейский» и не «мент». Во-вторых, несмотря на то, что в обычной жизни корочка – довольно весомый инструмент прочистки чужих мозгов и побудитель к действию, тем не менее, она не всесильна. От удостоверения мало проку, если заболел коммунальный работник, обладающий крепким социальным иммунитетом, а заодно и единственными ключами от двери в мусороприёмный бункер, в тот, что рядом с дверью в подъезд. И не могут узбеки без ключей эту дверь открыть, не могут вывезти мусор, не могут пробить засор, не могут защитить от упрёков:
«Давай же, разберись с мусором, мужик ты или кто? Мусор – это твоя специальность, или ты даже с этим не в состоянии справиться?»
«В состоянии…»
Только эти вечные сроки, дела, планирование предстоящего дня… и забываешь о просьбах и обещаниях, теряешь их, точно крошечные несущественные детали.
Ругань по поводу забитого мусоропровода просочилась, словно последствия «обонятельной катастрофы», и в утро этого дня. Анины упрёки атаковали мысли о незаконченной на работе нудной мелочёвке, взрывали их и самоуничтожались. Максим не мог сосредоточиться: заварил кофе, забыл чашку у компьютера, заварил чай, полчаса держал оборону в ванной, после, одеваясь, обещал позвонить, ускорить копошение вокруг подъезда «с забитой кишкой», уверял, что не забудет, как вчера и позавчера, и, в конце концов, вышел из дома почти на час позже.
Дюзов скрипнул зубами и посмотрел в сторону. Справа, закрывая Ромашково, торчал двухметровый забор. Зимой Максим катался в Ромашково на лыжах. Размазанная по дорожному полотну пробка шевельнулась, машины проползли несколько метров. Максим прополз с ними, и в просвет между бетонными блоками, куда спускалась лестница, и где виднелось вспоротое экскаватором зелёное брюхо поля, хлынули воспоминания о последнем снеге.