– Уберите с плеча комара.
– И это после нескольких объемных кубиков обезболивающего – промедола?!
– И при такой-то обширной скальпированной ране лица и головы?
– И никаких его жалоб на ту боль, или испытываемый им при этом дискомфорт.
– И только затем его нечем и никем не передаваемая благодарность и признательность своему четырнадцатилетнему племяннику Етьенна Павлу, шедшему след в след за опытным охотником-промысловиком и не дрогнув ни одним мускулом, так как с детства не испытывал страха за свою жизнь в этих удаленных краях, где природа и человек слиты воедино, легко из своего ружья жаканом добил свирепого зверя, на его глазах терзающего его наставника и его старшего соплеменника, терзающего уже давно всем в селе известного и знаменитого художника, терзающего слегка обмякшее от боли, но еще живое и сопротивляющееся мускулистое тело, еще способное своим острым охотничьим пареньским клинком легко распороть её толстокожее брюхо, способное выносить не одно поколение медвежат.
– Удивляюсь одному, откуда у художника такая вот сила к жизни? – никому ничего не говоря.
И только затем в её, т.е. медведицы правое ухо влетел жужжащий и быстро вращающийся свинцовый тяжеленный жакан, в одно мгновение, остановив её дальнейшее звериное надругательство над ним, то её надругательство над его изболевшейся за эти 56 лет душою…
А уж затем только две почти равные округлые лужи крови: первая – её красная кровь, той которая именно здесь на своих медвежьих угодьях, защищала свою жизнь, своё земное Пространство и которая страстно и до самозабвения защищала жизнь своих двоих детей от сильного и меткого охотника, которого она давно знала и видела на берегах её и их реки, и его такая же темно-красная спекшаяся кровь, живая его кровь, которая несла по его жилистому телу ему такую его любовь и к Татьяне, любовь к своей семье, и к жене Дарье и к матери Анне, и к дочери Анне, его теплая парящая утром кровь, которая давала ему такое творческое вдохновение, которое само к нему ведь и приходило, вместе с её неприродным внутренним теплом. Теплом вероятно идущим от нашего желтого и вечного Солнца, теплом, которое ему отдавала летом здешняя анадромная красная рыба и приготовленная из нее вкусная юкола, а также её сушенная желто-оранжевая икра, её та дичь, которую он настойчиво выслеживал, и затем бережно отстреливал, никогда не превышая того только его охотничьего лимита, о котором ему говорили еще его деды и даже прадеды.