– Такого точно не было.
– Ты же образованный человек, Жека, вспомни «Ромео и Джульетту», «Лолиту» Набокова…
– Слушай, какой Ромео, какая Джульетта? Опомнись, ты хоть о чем говоришь? Конечно, я не исключаю, что можно влюбиться в школьницу, провожать ее из школы, стихи о любви писать. Но ты подумай, какая у этой малолетки жизнь будет? Она до двадцати лет вряд ли доживет, умрет где-нибудь в притоне от передозировки.
Закрыв лицо руками, Юрик замолк, потом взъерошил на голове волосы и замычал. Случилось нечто совсем, казалось бы, невозможное. Юрик вдруг покраснел – и это был один единственный раз, когда Евгений увидел Юрку покрасневшим, точно сгорающим от стыда.
– И что ты предлагаешь? Ну, допустим, я ее разыщу, извинюсь, – размышлял Юрка вслух. – Ну, допустим, она что-то поймет, решит с этим завязать, начать новую жизнь. В чем я лично сомневаюсь. Ведь на ее место придет другая малолетка! Ничего же не изменится! Как можно что-то изменить в этой дерьмовой жизни?
– Я не знаю, Юрка, честное слово, я не знаю, можно ли что-то изменить. Тем более, можно ли что-то изменить навсегда, – ответил Евгений. – Ты, давай, иди проспись хорошенько.
Вообще-то, Женич сам смертельно устал. Ему казалось, что он не спал больше недели – с тех пор, как устроился сюда ночным сторожем. Он закрыл за Юркой дверь магазинчика. Зашел в ванную комнату, где был самый низкий сводчатый потолок, ополоснул шею, склонившись над керамической раковиной, вытерся полотенцем и сразу завалился спать. Он никогда не стремился выстраивать дружеские отношения с огнями большого города, с мигающими вывесками, с рекламными баннерами, банкоматами и телефонами, но стоило тут немного задержаться, прикоснуться к неписаным законам, которые диктовала система потребления, как жизнь мегаполиса схватила его цепкими клешнями и никуда не отпускала.
В действительности он ничего здесь не выбирал, ничего не решал. Город не предоставлял ему никакого права решать что-либо самому. Все решения были уже учтены, и если что-то не нравилось, система требовала выходить на улицы, устраивать беспорядки и акции протеста. Но от этих акций всепланетарному монстру становилось только лучше, как в средневековье ненадолго становилось лучше пациентам, на любые жалобы которых доктора в черных масках прописывали одну и ту же процедуру кровопускания. Совершенно обессилев от всего этого, от всей этой борьбы с ветряными мельницами, он лежал в темноте цокольного этажа, будто пережеванный и проглоченный многоликим зверем бездны.