Что?! Я не поняла! Я поворачиваюсь к родителям, которые выглядят так, словно их только что переехал автобус. Никто, кажется, не знает, что происходит, и по залу разносится растерянное бормотание. Журналисты повторяют слова «синдикат» и «группа» снова и снова, эти слова как камни, вздымающие рябь на поверхности пруда. О чем это он?! Это уже не синдикат. Они выбыли!
Мама открывает рот, но слова не выходят, слышится только тихий выдох. Она берет меня за руку, а другой рукой обнимает Логана за плечи, но этот жест не успокаивает – он меня пугает. Она ведет себя так же, как когда ей нужно было сказать мне о смерти дедушки Гринвуда. И я тоже веду себя похоже. Мой мозг стал словно намокший хлопок – тяжелым и медленным.
– Идите на хрен, – говорит папа. – Никакие вы не долбаные победители. Мы не синдикат.
«Дамы и господа журналисты» внезапно превращаются из апатичных, пожирающих пончики ленивцев в дергающихся голодных зверей, вынюхивающих историю. Намного ближе к тому, как я представляла себе журналистов, но это слегка пугает. Они вскакивают на ноги и начинают осыпать нас вопросами.
– Значит, это групповая победа? Вы победили вшестером? – громко вопит один из журналистов. Это по сути тот же вопрос, который задают все, поэтому народ затихает и ждет ответа.
– Нет, победителей, мать его, не шесть, – орет в ответ мой папа. Обычно он так много не ругается. То есть если он ударяет по большому пальцу молотком, у нас вянут уши, но в основном при мне и Логане он старается не употреблять слова, которые мы постоянно слышим в школе. Мне не нравится видеть, как он выходит из себя. Я не думаю, что это поможет, а у меня есть ощущение, что нам нужна помощь. Часть журналистов что-то записывают у себя в блокнотах. Не думаю, что это хорошо.
– Мы вместе участвовали в лотерее пятнадцать лет и четыре месяца, – громко говорит Патрик, хоть никто его не спрашивал. Он звучит спокойно и взвешенно. Властно. – Мы группой покупали билет каждую неделю все эти годы, – он держит Карлу за руку, она улыбается в камеры (она очень фотогеничная).
– Это неправда, – настаивает папа.
– Что неправда? – спрашивает Патрик. Он с улыбкой поворачивается к моему отцу. Но это лживая, очевидно неискренняя улыбка. Как на это может кто-то купиться? – Разве мы не были синдикатом пятнадцать лет подряд?