Потому что нечего было испытывать. Широков умел контролировать ее иначе, взывая к ее самолюбию, гордости. Юношеский бунт зачах, не разгоревшись. Это сулило Тане долгий, почти нескончаемый этап взросления в будущем. Крапивина подозревала, что, не дав бой взрослому миру сейчас, она останется, как Питер Пэн, вечным ребенком. И чем дальше, тем сложнее. Запоздалый бунт опасен: то, что простится подростку в четырнадцать, не простится восемнадцатилетнему взрослому.
Таня сложила купальник обратно в пакет и спрятала в рюкзак, искренне поблагодарив доброго опекуна. Принесли салат, извинившись за ожидание. Наконец-то. Больше не придется выуживать тему для односложных разговоров. Несмотря на то, что Таня с десяти лет жила у Владимира, она все еще видела в нем именно опекуна, стороннего человека, пусть и с чутким сердцем, но все равно – чужим.
Годы совместного одиночества их не роднили. Владимир всячески поддерживал подопечную, но не любил заговаривать с ней о ее родителях. Он не терпел, когда девочка погружалась в страдальческие воспоминания. Одна и та же короткая и грустная история про грозу, блестящую от дождя дорогу, внезапно крутой поворот и еще более неожиданную вспышку молнии. Разряд ударил в землю, кажется, всего в нескольких метрах от обочины, залив пространство вокруг исбела-ярким светом. Татьяна сидела на заднем сиденье. В последний миг перед вспышкой она увидела свое скучающее лицо в зеркале заднего вида. Чуть ниже ее головы отражались лица ее родителей, но не целиком, а только лоб и брови. Потом ослепляющий зигзаг молнии и пустота. Таня отделалась легкими синяками и… родителями.
Но Владимир не хотел еще и еще слушать эту историю. С новыми деталями и подробностями, которые то ли вспоминались, то ли додумывались спустя годы после аварии. Такое впечатление, будто те печальные события, отдалившись, приближались вновь. Словно Таня ездила по кольцевой линии, проезжая одну и ту же станцию через определенный отрезок времени. Только как сойти с этого поезда, пассажирка не знала.
Чтобы отвлечься от прилива тоскливых мыслей, Таня стала разглядывать Эйфелеву башню за спиной Широкова. Она сверкала и переливалась как новогодняя елка. Маленькая двумерная Эйфелева башня – часть декора тесного заведения – в воображении девочки превращалась, разрасталась в себя настоящую. Немудреное украшение оказывалось проводником в другой, сокровенный мир. Эйфелева башня, Париж, Франция были особенно близки Тане потому, что она никогда там не бывала и плохо понимала по-французски, хотя французский язык преподавали ей дважды в неделю в рамках школьной программы. Мир воображения девочки был застроен всевозможными городами и достопримечательностями. Там, среди прохожих, прогуливались и ее родители, ее друзья и подруги из прошлой жизни. Но переехав в дом опекуна, приняв его образ жизни, она будто переродилась.